вот она и сказала эти слова.
Прошло несколько секунд. Шона уверилась, что он ушел. Обернулась – и увидела, что он продолжает стоять там же, скрестив руки на груди, прислонившись к косяку. На лице его было выражение, которого она не смогла понять.
Она гордо подняла голову и расправила плечи. Они молча смотрели друг на друга.
– Шона? Я принесла воды.
Хелен, милая, дорогая Хелен! Спасительница.
– Мне нужно идти, – сказала она и направилась к двери.
Гордон не двинулся с места.
Ну почему он всегда застает ее врасплох? В Инвернессе она совершенно не ожидала его появления. Вчера – тоже. А сегодня он вообще увидел ее в самом неприглядном виде. И вот теперь она стоит прямо перед ним – в грязном платье, с испачканным лицом и какой-то тряпкой на голове.
А он, несмотря на то что и ему только что пришлось потрудиться, выглядит безукоризненно. Белая рубашка – чистая, свежевыглаженная, как и брюки; башмаки, начищенные заботливым слугой до блеска. Он недавно брился, и от него пахнет сандаловым деревом, в то время как от нее несет скипидаром, льняным маслом и грязью.
Что ж, у самцов оперение всегда ярче.
Шона отступила в сторону, не сводя с Гордона глаз, и тут он поднял руку – и коснулся пальцем ее щеки.
В его глазах играли дерзкие искорки. Шона отошла туда, где он не мог ее достать.
У него, должно быть, такая же гладкая кожа, как была раньше. Особенно место рядом с уголком рта, и на виске, где она любила губами слушать биение пульса.
Нет, она не станет это вспоминать.
Она не в силах.
– Пожалуйста, Шона, – проговорил он в конце концов.
Шона вырвалась на свободу и быстро зашагала в комнату, которую делила с Хелен. Спиной она чувствовала пронзительный взгляд Гордона.
Глава 7
Черт возьми, он не собирался прожить остаток жизни калекой, однако особого выбора у него не было.
Фергус посмотрел на костыль: он проклинал его и ненавидел, хотя без него рисковал растянуться на каждом шагу.
Он проковылял в пиршественный зал и рухнул на одну из лавок, счастливый тем, что Шона, Гордон и Хелен куда-то исчезли. Он хотел несколько минут побыть один, чтобы никто не делал сочувственных замечаний и Шона не обращалась с ним так, будто он младенец в пеленках.
Он закрыл глаза и прислонился к стене, позволив себе погрузиться в тишину Гэрлоха. Здесь он чувствовал себя Имри, потомком сотен других Имри, и наследие предков делало его кем-то большим. В Гэрлохе он почти слышал их шепот: они давали ему советы, поддерживали, ободряли, и призраки здесь были ни при чем. В родовом замке он ощущал себя лучшим человеком, чем был на самом деле, – просто потому, что он лэрд Гэрлоха.
Как могла Шона даже помыслить о том, чтобы продать их родовое гнездо? Право первородства принадлежит ему. Он спрашивал ее напрямую, но она уходила от ответа, говорила только, что им обоим будет лучше вдали от Гэрлоха. Кому будет лучше?
