выбежали оставшиеся двое.
Выстрелы из офицерских наганов сухо хлопали один за другим. Какие-то секунды – и четыре преследователя со стонами и матерными криками распластались на тротуаре. Две-три секунды – и новая серия выстрелов в лежащих на почерневшем весеннем снегу людей…
Время, когда любопытные жители выбегали на улицу, заслышав пальбу, осталось в прошлом. Теперь при стрельбе на улице томичи гасили свет и отходили в глубь комнат от окон, и без того укрытых ставнями. А то и вовсе сразу же ложились на пол…
Оглядевшись по сторонам, Суровцев и Соткин быстро пошли прочь от здания с чугунной оградой.
Оглядываясь, поочерёдно проскользнули в двери обречённого дома, в котором пришлось укрываться несколько последних дней. Документы штаба были подняты из подвала и собраны в горнице все, до последней бумажки. «Никак нельзя было выходить сегодня из дома. Никак было нельзя», – повторял и повторял про себя Суровцев. До сих пор он почти безвылазно сидел в подвале. И, как выяснилось, правильно делал. Нечего было и думать, чтобы выйти на улицу без риска быть кем-нибудь узнанным. Мог узнать любой из солдат пленённой пятнадцатитысячной армии Пепеляева, привлечённой, как тогда говорили, «на трудовой фронт». Могли узнать и томичи.
Сергей Георгиевич знал, что он находится в списке лиц, которых тщательно разыскивает губернская ЧК. Тогда он и сам не мог себе объяснить, почему сделал так, что по всем документам колчаковской армии он прошёл как генерал Мирк. Чекисты искали начальника штаба Северной группы, а затем генерала для поручений и личного представителя адмирала Колчака генерал-майора Мирка Сергея Георгиевича. Вторая, русская, составляющая русско-немецкой фамилии Мирк-Суровцев была известна в колчаковской армии единицам.
– И что, любезный Александр Александрович, вы в очередной раз судьбу испытывать взялись? – с раздражением спросил Суровцев Соткина. Сказал, скорее, для того, чтобы хоть что-то сказать, дабы нарушить молчание.
– Виноват, ваше превосходительство, – понуро опустив голову, ответил капитан. – Как чёрт шилом в задницу тыкал… Всё же, когда в бою, оно как-то иначе, – добавил он не сразу. – Однако узнали они нас, Сергей Георгиевич. Солдатики-то из нашей армии были. Одного я точно раньше видел.
Суровцеву ничего не хотелось говорить. Вспомнился вокзал города Могилёва. Тогда он впервые испытал чувства, мучившие сейчас его самого и капитана. Поднять руку на соотечественника – грех тяжкий и несмываемый. Даже если это произошло в бою. Что говорить об их ситуации? Уже по своему опыту Суровцев знал, что обычное оправдание необходимостью самозащиты – оправдание слабое и не приносящее успокоения. Русские стреляли в русских. Взгляд его упёрся в листовку томского совдепа, лежащую рядом с керосиновой лампой. Сергей Георгиевич напряжённо думал… Они сидели, молчали, думая каждый о своём.
– Второй раз у меня так, – опять нарушил затянувшееся
