что до сих пор не знаю, как ее зовут.
– Пошли! – решительно потянул меня за руку Паша и мы успели забежать во двор, пока калитка не закрылась.
Все тот же темный коридор, те же коробки на полу. Выглядеть «апельсин» лучше не стал.
– Ласточка, что за запах? – встревожено сказал Паша.
– Это у них та злая сотрудница любит свечки с благовониями! – вспомнила я.
– Нет… Это другой запах!
Мы осторожно открыли дверь со скромной надписью «Директор». В маленьком кабинете с решетками на окнах сидел, уткнувшись в документы, Эдуард Мещеряков. А на полу перед его столом маленький Эдик играл в машинки – дорогие, блестящие.
– А, это вы? – без особого энтузиазма встретил он нас.
– Здравствуйте! – начал Паша и сильно закашлялся. – Вам не кажется, что в коридоре пахнет газом?
– Да нет, не знаю… – пожал он плечами.
– Пахнет! – подтвердила я. – Не знаю, газ или нет, но запах какой-то есть!
Эдуард Александрович привстал из-за стола. В этот момент в самом в конце коридора раздался странный жужжащий звук.
– Что это? – испугалась я.
Пашка включил фонарик на смартфоне и осветил пространство коридора. Из маленькой комнаты, похожей на захламленный ведрами и швабрами рабочий туалет, на нас медленно ехала… машинка. Обычная детская машинка на дистанционном управлении. Только сверху над ней горел яркий огонек – какой-то фантазер закрепил на ней длинную свечку! Я улыбнулась, повернулась к Паше. И увидела его перекошенное от ужаса лицо.
– Катя, беги! – заорал он и с неимоверной силой толкнул меня к выходу. – Беги же!
Сам он ворвался в кабинет с криком «Щас взорвет!» и схватил сидящего на полу Эдика. Я выпорхнула из коридора, взлетела по лестнице, ничего не соображая побежала вперед…
– Ложись! – раздался отчаянный крик Паши, когда я поравнялась со странным выступом дома.
Паша прыгнул на меня сзади и повалил на асфальт. Прямо мне в ухо закричал насмерть перепуганный Эдик. Раздался взрыв.
Не знаю, сколько мы пролежали вот так, неподвижно, покрытые грязью, гарью и кусками опавшей штукатурки. Я как-будто оглохла на время. Пробудил меня к жизни отчаянный плачь Эдика и вой сигнализации наверное всех машин в квартале.
– Ласточка, ты жива? – осторожно перевернул меня на спину Паша.
Колени пронзила острая боль, под руками хрустели битые стекла.
– Да, вроде бы… – прошептала я, осторожно привстала и чуть не потеряла голос от собственного крика. – Паша, он горит! Горит!
Горел Эдуард Мещеряков. Он лежал на асфальте лицом вниз, свитер на нем пылал. Из дверей и окон его офиса вырывались языки пламени и черный дым. Пашка не растерялся, скинул с себя куртку и начал хлестать мужчину по спине, стараясь сбить пламя.
– Катя, уходи! – кричал он.
Я замотала головой, быстро завязала
