в Москве – допотопный трамвай,
где прицепом – старинная конка.
А над Екатерининским – грай.
Всё впечаталось в память ребёнка…
Помню – мама ещё молода,
улыбается нашим соседям.
И куда-то мы едем. Куда?
Ах, куда-то, зачем-то мы едем…
А Москва высока и светла.
Суматоха Охотного ряда.
А потом – купола, купола.
Звон раскатистый слышно над градом…»
– Красиво! А дальше? – заметила девушка.
– Если я расскажу дальше, то ты проиграешь.
– Пусть, я хочу услышать, что дальше.
Алекс, весело улыбаясь ей, продолжил:
– «Звонко цокает кованый конь
о булыжник в каком-то проезде.
Куполов угасает огонь,
зажигаются свечи созвездий…
Папа молод. И мать молода,
конь горяч, и пролётка крылата.
И мы едем незнамо куда —
всё мы едем и едем куда-то».
– Так и представила старую Москву. Ты меня впечатлил.
– Мне это, если ты помнишь, и раньше удавалось.
– Ну, иногда.
– Теперь давай всё же вернёмся к Москве. Москва была душой России, её гордостью.
– Теперь всё несколько изменилось, – сказала Лёлька, – это государство в государстве. Новый Вавилон.
– Не сбивай меня. Я хочу дойти до истории Александровских садов, – сказал он и обнял её за плечи.
– Я сама могу это тебе рассказать. Разбиты они были в 1823 году по проекту архитектора Осипа Бове. И было их три: Верхний, Средний и Нижний. Сады были устроены на месте поймы реки Неглинки по повелению императора Александра I в память о победе над Наполеоном. – Лёля замолчала, давая понять, что всё сказала.
– Молодчина, как всегда. Ну, а как они сначала назывались?
Она пожала плечами и, нежно глядя на него своими синими глазами, спросила:
– Ну и как?
Её чары действовали на него сильнее, чем ему бы хотелось. Он обнял её за талию и слегка развернул к себе. Лёля не предпринимала никаких действий и продолжала смотреть на него в ожидании ответа.
– Сейчас скажу, – произнёс Меньшов и коснулся губами её виска и волос.
– Алекс… я жду, – сказала девушка.
– Ждёшь? – спросил он, снова касаясь её виска.
– «Огонь в душе твоей горит, и грудь и давит, и теснит…» – сказала Лёлька, отстраняясь от него с таким милым очарованием, что обижаться на неё было немыслимо.
– «И новый мир, мечта создания, я б тем огнём одушевил…» – ответил он, продолжив стихи Огарёва.
– Ты, кажется, что-то хотел мне рассказать. Или уже нет? – Она мило и лукаво улыбнулась.
– Хотел.
– Тогда продолжай.
– Сейчас, – сказал он и снова дотронулся губами до её виска.
– Меньшов, – настаивала Лёлька, – я слушаю.
Ему
