девочка носилась по комнатам, надеясь отыскать хоть кого-то живого. Плакала, размазывая по лицу клей ПВА. Стерегла у входной двери. Засовывала нос в щель и выла: «Мама, мама… мамочка». В подъезде сновали люди. Никто из соседей не посчитал нужным перекинуться с ребенком парой слов. Все торопились в свои норы, разогревать рассольники, жарить карпов, вываривать кухонные полотенца. Просиживать диваны. Смотреть фильм-концерт «Молдавские эскизы». Затем стемнело, и зашевелилась вешалка с длинным дедовым кашне. Шарф на глазах превратился в удава и подполз к ее ногам. Девочка из книг помнила, что удав может победить даже самого крупного тигра. За вешалкой ожили столы, табуреты, ковши. Заплясали безумный танец уличные тени. В дом проникли жигулевские клаксоны, вопли кошек с мусорной свалки и бас усатой дворничихи тети Зины. Ирку бил озноб, но кофту, как назло, надеть не удавалось. Рука промахивалась и попадала то в карман, то в капюшон.
Бабушка с дедом вернулись часа через три. Девочка за это время уписалась, ошпарила рот супом, наелась черствого хлеба, разложенного на батарее для котлет, и дважды упала со стола, набив приличную шишку. Все пыталась взобраться на подоконник, чтобы увидеть маму с тем чужим дядей. Помахать им рукой. Позвать обратно. Выбилась из сил, свернулась калачиком под обеденным столом и уснула. Дед, завидя жалкое зрелище, чертыхнулся, ударил себя по коленям, будто собирался танцевать гопак и полез в шкафчик за графином. Бабушка поставила на газовую конфорку кастрюлю, чтобы согреть воду. Ирка, услышав шум, едва не сошла с ума от счастья.
Галя заявилась утром: пьяная, развеселая, без одной туфли. Свалила в прихожей телефон, от его корпуса откололся кусок пластмассы. Затем рухнула на вешалку, и посыпались пальто, куртки, зонт с тяжелым набалдашником. Женщина глупо рассмеялась и завозилась в образовавшейся куче. Сделала несколько тщетных попыток встать, а потом махнула рукой и разлеглась, словно на лучшем пляже. Ирка проснулась и c воплями «Мама!» соскочила с кровати. Запрыгнула на нее и стала осыпать поцелуями. Они выпадали, словно из дырявого решета, оставляя на носу, щеках и шее влажные следы. Дед в это время на кухне хлебал из щербатой пиалы чай и прицеливался к бутерброду. Молча отложил ломоть хлеба, встал, оттащил Ирку от пропахшей алкоголем матери, передал бабе Шуре и только потом съездил дочери в ухо. Та ощетинилась, вскочила на ноги, приняв боксерскую позу:
– Ты на кого руку поднял? На свою родную дочь?
У деда задрожал подбородок и обвисшие морщинистые щеки:
– Как ты могла оставить ребенка без присмотра?
Галя рассмеялась ему в лицо:
– Вы посмотрите кто объявился! Воспитатель сраный! А где ты раньше был, когда я в тебе нуждалась? Хлебал портвейнчик? Оправдывался Леночкой, которая тебя даже не узнавала? Не отличала твою морду от кадки с фикусом? Ты меня тогда видел? Слышал? Замечал? А теперь собираешься указывать, как воспитывать собственную дочь?
Дед замахнулся, словно для пощечины, но та его опередила, расцарапав висок. Он чертыхнулся, и они сцепились, словно дворовые псы.
