и цветущим. Но приглядевшись, передо мной всё так же был белый потолок.
Я умылась, причесалась, оделась, а затем направилась в кухню. Зайдя туда, я начала готовить завтрак. Только через несколько минут я заметила маму, что сидела в гостиной перед окном. Она сидела ко мне спиной. Я тихо зашла в гостиную. На ней был белый вязаный сарафан, а на плечах свисал велюровый белый платок. Её волосы бережно были заплетены в косу. Такой нарядной я её не видела с тех пор, как умерла Елизавета. Я обошла её и предстала прямо перед её глазами. Она всё равно смотрела в окно. Я присела на корточки и взяла её за руки, которые она сложила на коленях. На её лице растекался новый синяк. Он был на правой скуле под глазом. Синевато-фиолетовый оттенок красовался под кожей и приобретал изуродованную форму. Я не могла сдержаться и заплакала. Тихо, чтобы даже она не смогла услышать. Слезы одна за другой стекали по лицу. Я опустила глаза с надеждой, что так смогу себя взять в руки.
– Не надо, – прозвучал тихий голос мамы. – Со временем всё проходит: и боль, и печаль, и даже любовь.
Я крепко сжала её руку. Она была холодной, но отзывчивой. Мама слегка сжала ладони и всё так же смотрела в окно, пока не услышала папины шаги. Она посмотрела на меня и улыбнулась.
– Не бойся их обрезать, – она взяла мои волосы в руку и нежно погладила их. – Это вовсе не грех.
После этих слов она снова посмотрела в окно и отпустила мою руку. Её улыбка за миг стерлась с лица, а взамен образовалась глиняная маска безразличия.
Отец спустился и мне пришлось вернуться к прежнему занятию. Сдерживая слезы, я стояла у плиты и слушала, как он дышит, пока читает утреннюю газету, как он листает бумагу. И в каждом его движении я чувствовала отвращение к самой себе. Такой слабой и беззащитной. Не чего сказать, не чего сделать, как тряпичная кукла, только стоишь и слушаешь.
Сегодня в школу Наташа не пришла. Почему-то мне казалось, что сегодня её нет из-за моего прихода к ней в дом. Нельзя было заявляться без приглашения, да и тем более угрожать её отчиму. Весь день мне было неспокойно. Утро выдалось обычным, но слова мамы мне никак не удавалось выбросить из головы. Её глаза так глубоко засели у меня в памяти, что каждый раз я видела их перед собой. Она была спокойной, но я же видела, что её гложет изнутри. Иногда молчание бывает громче крика.
В середине дня мне позвонил отец и сказал, что сегодня вместо репетиций на кларнете мы едим в мою старую церковную школу. Дорога туда занимала около сорока минут на машине. Она находилась в другом городе, в Марьяновке. Мы туда ехали молча, но чем ближе было место назначения, тем больше мне хотелось услышать причину нашего визита.
– Ты хочешь, чтобы я обратно ходила в церковную школу? – спросила я отца, сидя на переднем сидении.
Я была более чем расстроена и это, как-никак, выражалось в голосе, что всё время звучал неуверенно из моих уст.
– Да, а ты против? – настороженно отозвался тот.
– Нет. Я хочу. Просто я переживаю за маму.
– Не стоит себя накручивать. Ей сейчас тяжело, как и нам с тобой. Но
