но никак не могла меня оторвать, а только потом Дик треснул меня другой рукой по лицу. Испугалась я гораздо позже – видя его бешеные глаза и окровавленную ладонь, которую он демонстрировал остальным под всеобщий смех.
– Я же ничего такого не сделал, чтоб меня так! Мне ж просто интересно было… Ну что я сделал-то?
Тара утаскивала меня в свою палатку, когда я слышала:
– Кирк, твоя женщина бешеная. Ты ее на цепь посади, пока она тут нам всем конечности не поотгрызала!
– Так я…
– А я был бы не против, чтоб она мне кое-что отгрызла… Последнее приключение в жизни! А на моей могиле вы бы грустно говорили: «Он погиб героем, не побоявшимся засунуть причиндалы в пасть врага!».
– Пак, а разве у тебя там еще что-то осталось? Не истерлось за столько-то лет?
Тара была в ярости. Перепуганная до смерти, я пыталась отдалиться от нее, но размеры палатки не позволяли этого сделать. К счастью, она не стала меня бить, а после целой череды нецензурщины немного сбавила тон:
– Ты чего на людей кидаешься?!
– Он… – я понимала, что надо заставить себя хоть что-то отвечать, но у меня не выходило.
– Дик сделал тебе больно?!
Захотелось снова плакать. Словно накопившиеся слезы, которые я сдерживала все последние дни, собрались у моих глаз и только ждут команды.
– Тара… Он трогал меня…
– И что? Если бы он сделал тебе больно, то все бы поняли! Разве ты кидаешься на всех, кто тебя коснется? Я ведь тебя трогала – и гляди-ка, все руки целы!
– Да… но…
Она вдруг притихла и даже села рядом:
– Хани, а сколько у тебя было мужчин? Хотя бы примерно.
Первая слеза все же пробила дорогу наружу.
– У меня не было… мужчин.
Она округлила глаза и отвесила челюсть, как если бы я заявила своей матери, что у меня были мужчины.
– Подожди-ка… Сколько зим ты пережила?
– Ты имеешь в виду, сколько мне лет? Восемнадцать.
Она погладила меня по плечу – и это странным образом успокаивало:
– Хани, но как же так получилось? Ведь это одна из первичных потребностей… Неужели тебе никогда не хотелось удовлетворить свое желание? Или у тебя нет таких желаний?
Я решила, что если Тара меня не поймет – то уже и никто. Поэтому надо говорить, объяснять, чтобы хоть кто-то остался на моей стороне:
– Если ты говоришь об «этом», то у меня была девушка! Зельмина…
– Девушка? – ее суровое лицо вытянулось до неузнаваемости.
– Да, Зельмина! Я ведь говорю… Если бы ты увидела ее, то сказала бы, что она совсем некрасива. Но это только на первый взгляд! – тараторила я. – Она… самая ласковая и добрая! С ней никогда не бывает скучно. Мы хотели создать с ней семью после совершеннолетия, даже начали копить талоны на квадрат…
– Подожди-подожди, – она меня прервала. –
