ни как секретарь ректора института. Вляпался так вляпался… Вряд ли теперь мне когда-нибудь удастся уговорить на свидание такую шикарную женщину. Да и проблемы, наверное, с аспирантурой начнутся».
Так рассуждал я, глядя с тоской на грязный шланг, брошенный мною на дно ванны.
Из задумчивости меня вывел громкий голос:
– Ты что там, уснул? Давай шланг!
Я подал.
– Так ты что, его не вымыл? Эх, горе ни шланга помыть, ни бабу уговорить ты не можешь.
Я вспылил:
– Какое вам до этого дело? Может, это моя родственница приходила?
– Ага, мама.
– Знаете что, – устало ответил я, – вы давайте доделывайте свое черное дело да уходите. – И, оглядев ее, добавил: – Можете даже ванну принять.
Я вышел в зал, открыл приготовленную для Зои Васильевны бутылку армянского коньяка, налил целый стакан и выпил. Сел на диван и, жуя конфету, стал рассуждать! «Что, плохо? Да, плохо. Но, наверное, на Зое Васильевне свет клином не сошелся. Да она тоже штучка, сразу раз и убежала. И от кого? От меня!» Коньяк, очевидно, уже плотно дошел до моего серого вещества. Я, встав, оглядел себя в зеркало и подумал: «Красавец. Правда, немного суховат. Зато жилист».
Пока я так красовался на себя в зеркало, в ванной комнате зашумел душ.
Я, забыв о своих огорчениях, сначала даже удивился: кто это там моется? Но вовремя вспомнил – да это же в ванной мой «Горгаз». Умора. Она поняла буквально мое предложение сполоснуться.
И тут меня прострелила новая дьявольская мысль: «А что если мне сделать рокировку: поменять Зою Васильевну на это газовое чудо. Ну и пусть, что повыше и пошире, зато, наверное, помоложе».
И я, подойдя к двери ванной, постучал костяшками пальцев в дверь.
– Красавица, глинтвейн остынет.
Душ затих.
Из-за двери выглянуло симпатичное личико с ямочками на щеках.
– Что остынет?
Я оторопел: откуда эта красавица? Неужели то чудо в берете с чемоданом?
– Глинтвейн… – повторил я оторопело.
– А что это такое? – спросила женщина, выходя из ванной комнаты в халате и вытирая шикарные ярко-рыжие волосы махровым полотенцем.
Я был так ошарашен, что не стал ничего и говорить о предстоящих возмущениях Эдика по поводу эксплуатации его банных принадлежностей.
– Глинтвейн – это вино, только горячее.
– Я не люблю горячее вино, – сказала рыжеволосая женщина и, взяв в руки бутылку армянского коньяка, повертела его из стороны в сторону. – Это же коньяк, а не вино. Я пила такой, – и задумчиво добавила: – Правда, очень давно.
– Так, давай выпьем еще раз, – живо предложил я.
Она посмотрела на Меня долгим взглядом и, поставив бутылку на стол, сказала:
– Давай.
Я разлил, сказал короткий спитч о Золушке, и мы выпили.
А «Золушку» звали Лизой.
– Какое приятное имя, – сказал я и предложил выпить
