угол. Или же это она загнала его в угол?
Неторопливо и бестрепетно Айз Седай опустилась рядом с Ноамом на колени и обхватила его голову ладонями. Утробное рычание Ноама усилилось до настоящего рыка, затем утихло, превратившись в хныканье, прежде чем Перрин успел даже пошевелиться. Время тянулось, Морейн держала голову Ноама, а затем столь же спокойно отпустила ее и встала. Горло у Перрина сжалось, когда она повернулась к Ноаму спиной и вышла из клетки, но тот лишь проводил женщину взглядом. Морейн толкнула дощатую дверь, закрывая ее, потом вставила дужку замка обратно в засов, не побеспокоившись защелкнуть его, – и Ноам с рыком кинулся на деревянную решетку. Он грыз перекладины, бился о доски плечами, старался просунуть меж ними свою голову, при этом продолжая рычать и щелкать зубами.
Морейн отряхнула с платья солому, лицо ее было безмятежно, и руки ничуть не дрожали.
– Вы так рисковали, – выдохнул Перрин.
Она посмотрела на него – уверенным, всезнающим взглядом, – и он опустил глаза. Свои желтые глаза.
Саймон все смотрел на брата.
– Сможете помочь ему, добрая госпожа? – хрипло спросил он.
– Мне жаль, Саймон, – сказала Морейн.
– И ничего нельзя поделать, добрая госпожа? Может, хоть что-то? Одну из тех… – он понизил голос до шепота, – штучек Айз Седай?
– Исцеление – дело непростое, Саймон, оно в той же мере исходит от больного, сколь и от того, кто Исцеляет. Тут не осталось ничего, что помнило бы, как было Ноамом, ничего, что помнило бы, как было человеком. Не осталось карт, способных показать ему обратный путь, и не осталось ничего, что могло бы пройти по этому пути. Ноама больше нет, Саймон.
– Он… он ведь так любил веселые разговоры, добрая госпожа, любил пошутить, когда выпьет слишком много. Он ведь только… – Саймон потер ладонью глаза и заморгал. – Спасибо, добрая госпожа. Я знаю, вы бы сделали что-нибудь, если бы могли.
Морейн положила руку ему на плечо, тихонько сказала какие-то слова в утешение и потом вышла из сарайчика.
Перрин понимал, что нужно пойти за ней, но его будто бы не пускал тот человек – то, что некогда было человеком, – который грыз деревянные перекладины. Перрин сделал быстрый шаг и неожиданно для себя вынул свисающий замок из засова. Замок был хорош – работа знающего свое дело кузнеца, настоящего мастера.
– Добрый господин?
Перрин уставился на замок в руке, перевел взгляд на человека в клетке. Ноам прекратил грызть доски; тяжело дыша, он опасливо глядел на Перрина. Несколько зубов были криво обломаны.
– Можешь держать его здесь всю жизнь, – сказал Перрин, – но… но не думаю, что ему когда-нибудь станет лучше.
– Если он сбежит отсюда, добрый господин, то умрет!
– Здесь, в клетке, или где-то на свободе – он все равно погибнет, Саймон. На воле он по крайней мере будет свободен и счастлив, насколько это возможно. Он больше не твой брат, но решать должен именно ты. Можешь оставить
