же, совершенно неспособной к шитью Тоньке ничего не стоило приладить левый рукав к правой пройме, а правый – к левой.
– До выпускного еще две недели, – через паузу отозвалась Нилка, – сошью, куда от тебя деваться.
– А когда?
– После тестирования.
– Успеешь?
– Да что там успевать? Час на кройку, час на сметку и примерку. Прострочить и оверложить – еще два часа.
Это было за гранью Тонькиного понимания.
– Ладно. Да, слушай! Я такая иду из магазина домой, а навстречу Веня такой выплывает – у твоих был.
Вениамин Скрипников считался Нилкиным парнем. Ему было семнадцать, и он собирался в армию – учеба вызывала у Вени непреодолимое отвращение.
В поселке не осталось подъезда, где Веня не тискал бы Нилку.
– Ты меня не любишь, – канючил незадачливый любовник. Возбуждение разрывало пах, виски ломило, губы горели огнем.
Не знающая родительской ласки, нимфетка таяла в неопытных руках кавалера, но стоило ему проявить настойчивость, трусливо отыгрывала назад.
Ссоры возникали перманентно, Веня грозил найти другую, но от угроз к делу не переходил. Так они и существовали.
– Так что жди, – промурлыкала Тонька.
– Черт. Скорей бы его забрили, – вырвалось у Нилы.
– Добрая девочка, – съязвила подружка, и они простились.
Русичка с математичкой по неведомой причине взяли отгул по основному месту службы и из демонов превратились в престарелых ангелов-хранителей. Эти престарелые ангелы-хранители оказались беззубыми, немыми, слепыми и глухими, и Нилка внаглую скатала ответы и нужные баллы наскребла.
В исторический день, 25 июня, отправила в техникум копии документов и две фотографии три на четыре, на которых проявилась, вопреки мрачным бабушкиным прогнозам.
Пропуск в рай был практически в кармане, несмотря на это (а может, благодаря этому), Нила со всей страстью взялась за шитье выпускных – одинаковых! – платьев Тоньке и себе.
Выпускной отгремел, оставив после себя головную боль, засосы на шее и кучу любительских фото, и время, как водится, замедлило движение.
В ожидании ответа из техникума Нила днем отбывала трудовую повинность – корячилась на огороде, а вечерами обжималась с Веней на скамейке перед домом.
Чувствуя надвигающуюся разлуку, Веня домогался с особой настойчивостью, но Катерина Мироновна стояла на страже внучкиной нравственности.
– Нилка! Опять этот малолетний кобель под забором дрочит? – не стеснялась в выражениях баба Катя. – Женилка выросла в ущерб мозгам. Чтоб духу его не было в моем доме и в окрестностях, а не то я ухватом по спиняке пройдусь, мало не покажется. И тебя вожжами перетяну. Ишь, распарились оба, за версту несет срамом.
Вожжи в хозяйстве перевелись вместе с дедом Иваном, мужем бабы Кати, и конем Ивашкой – лет пятнадцать назад, но красная, как вареный рак, Нилка
