принимать герра Йохансона!
– Только внешне, – вздохнула Агнесс. – У меня внутри все дрожит. Пальцы немеют.
– Это нервы.
– Да, нервы, – она бросила быстрый виноватый взгляд на флакон темного стекла. – Знаешь, я слышала, тебе назначили некое лекарство… Которое унимает тревоги. И я подумала…
– Почему вы не обратились к вашему личному врачу? Он выпишет рецепт.
– Я не хочу, чтобы кто-то узнал о моем недомогании.
«Ты всего лишь не хочешь, чтобы твое имя трепали, как мое».
– Понимаю, – это слово уже успело набить оскомину, но Гуннива произносила его вновь и вновь. – Это «Настойка доктора Лау», ее делают из цветов мака и других трав.
– Звучит красиво. А как ее принимают?
– С величайшей осторожностью. Вам не следует употреблять больше четырех капель, чтобы снять напряжение. Их растворяют в воде или молоке, можно добавить немного патоки, чтобы не было противно на вкус.
– Я попрошу, чтобы мне ее доставили, – неуверенно протянула Агнесс.
– Чтобы вся ваша конспирация рухнула за минуту? – Гуннива позволила себе громко фыркнуть и поджать губы. – Возьмите мой флакон, мне он уже не нужен.
– Уверена?
– Более чем. Мы ведь подруги.
Королева порывисто поднялась с пуфа и обвила мягкими руками шею фрейлины. Справившись с удивлением, та сцепила пальцы на спине своей госпожи.
– Спасибо тебе! И прости, прости меня, – бормотала Агнесс. – Вокруг одни лицемеры. Я держусь изо всех сил, чтобы только они не разглядели, какая я на самом деле. Я бы ни на кого тебя не променяла, ни за что! И я скорблю вместе с тобой, пусть даже ты этого не видишь.
Спустя несколько минут, когда Гунниве удалось успокоить и выпроводить из своих комнат Агнесс Линдберг, она вновь села у зеркала.
В старинном стекле отражалось ее повзрослевшее лицо, все еще опасно-красивое, но уже не первозданно-свежее. Кончиками пальцев она очертила линию подбородка, уголки век, округлила полные губы и чуть потянула вверх кожу под изгибом соболиных бровей. Время еще есть, как и сказал дядюшка Эрих.
Место, ранее занятое флаконом темного стекла, пустовало. Как и место под ее сердцем.
Последний крик неистовой боли еще трепетал над кроватью, запутавшись в складках балдахина. Она так сильно стискивала гладкие перекладины изголовья, что ногти пропороли кожу обеих ладоней, но она все равно боялась разжать руки. Собственное хриплое дыхание обжигало губы.
– Сейчас, сейчас, деточка!.. Сейчас-сейчас!
Шлепок, новый крик. Не ее. Сердитый, громкий вопль, режущий без ножа.
– Вот ты ж! Я уж чуть было со страху… Ты ж мой золотой! Ты ж мой прынцик ненаглядный!
Гуннива тяжело откинулась на подушки. Они были мокрыми. Горячая влага пропитала всю кровать: пот, кровь и прочие спутники женских мук. На несколько минут сознание покинуло ее.
– Ну, погляди, маманя, какой у нас тут наследничек!
Гуннива вздрогнула, приоткрыла веки. Нечто
