тех, кто был сильнее и старше его. Вместо этого он распинался перед малограмотным бабьем и другими такими же общипанными студентишками во время собраний на бирже. Но нет, тогда ему хотелось, чтобы на него с восторгом взирали чьи-нибудь голубые глазки.
В какой-то момент он хотел использовать свои знания о правах рабочих, ввернув в беседу пару тезисов из собственных лекций. Его ожидания не оправдались.
– Мейер твой – харчок. Его на конце повертели и выкинули. Мейер! Он был вообще?!
Ответить Юнсону не позволили. В разговор вклинился другой новобранец:
– Молчи, морда. Мейер хоть и помер, а армию поднять успел!
– Ты-то откуда знаешь? Газет начитался? Так раскрой глаза пошире, тебе туда еще и нассут. Все Гильдии, попомните мои слова, все они воду мутят. И война им только фиалками карманы набьет. А нам – потроха пулями!
– Так чего ж ты добровольцем записался?!
– Дурят нашего брата, ой, дурят!
– Девки-королевы виноваты. У нас одна и у свенскеров вторая. Суки шелудивые.
Кто-то вступился за королеву Агнесс, помянули Иоганна Линдберга, и завязалась перепалка, грозившая перерасти в безобразную драку. Возня привлекла внимание интенданта корпуса, и конфликт погас быстрее, чем вспыхнул. Но Густав зарекся говорить с однополчанами о политике: слишком разнились взгляды тех, кому предстояло встать плечом к плечу. И в этом крылась опасность не меньшая, чем сама война.
Спустя месяц обучения, в их корпус прибыло командование. Учинили большой смотр. Полтора часа они только и делали, что козыряли, брали на караул и выполняли бессчетные приказы:
«Нале-во! Напр-раво! От кавалерии закр-ройсь!»
Мундир пропекся, как картофельная кожура. Пот стекал из-под фуражки и заливал глаза. Густав хотел бы оглянуться, удостовериться, что он справляется не хуже остальных, но нельзя. И он смотрел прямо перед собой, с усилием смаргивая с ресниц жгучую влагу.
Строевую подготовку принимало двое высокопоставленных господ с сопровождением. По слухам, которые ураганом пронеслись по столовой, прибыл сам генерал инфантерии Богельман, в пехтуре прозванный Богелем. Вторым был его адъютант, молодой человек с темными волосами и по-девичьи тонкими чертами. Он стоял за плечом Богельмана, заложив руки за спину; на бойцов глядел так пристально, будто пытался высмотреть в строю знакомое лицо. Этот одним только хлестким прозвищем не отделался.
Бывший шеф полиции Хёстенбурга, фаворит королевы, сын мятежного герцога. Клемент Спегельраф.
Густав читал в газетах, что зимой на него было организовано покушение, а весной его люди, наконец, отправили в тюрьму самого жестокого убийцу последнего десятилетия. Журналисты открыто зубоскалили по поводу того, что сделано это было не с первой попытки. О личности самого убийцы почти ничего не было сказано, кроме того, что он возмутительно, неправдоподобно юн.
Вскоре
