покрыты потоками сырости. Плесень расползлась по штукатурке витиеватыми узорами – радостью психоаналитика. Был у нас такой тип при лаборатории. Вызовет тебя в кабинет, откроет журнал и спрашивает: «На что, Серёжа Павлович, это похоже? А это? Вот сюда посмотрите». А там – кляксы разные, которые обязательно что-то напоминать должны. Ну да, напоминали, прямо как эти разводы на стенах. Вон тот, например, на зубастую пасть похож…
– Стой, Пингвин! – кричу я. – Я ж про Бледную Пакость из-за тебя забыл!
Возвращаюсь обратно в квартиру и сердито ищу, что бы такого отдать на этот раз. Взгляд падает на подписку старых литературных журналов за две тысячи двенадцатый год. С одной стороны – жалко. А с другой – что делать?
– Посторонись, – говорю, – Сусанин ты лапчатый, а не Пингвин.
Пингвин тяжело вздыхает.
Размахиваюсь и запускаю журналы в сторону лестницы. Связывающая их тонкая бечёвка рвётся, и журналы, шелестя листами, опускаются на лестницу шестого, сползают по ступенькам, шлёпаются в воду пятого.
Туда, где обитает Бледная Пакость.
Никогда не могу заметить момента атаки – лишь в воздухе зависает водяная взвесь, да перед глазами – бледная размытая пелена. Пакость передвигается так быстро, что увидеть её никак не получается. На лестнице не остаётся ни одного журнала – всё схватила, до каждого листочка. Сидит сейчас, разбирается – съедобно или нет.
– Пошли, – говорю Пингвину, – наверх побыстрее.
Хотя знаю, что можно и не торопиться. Пока Пакость поймёт, что схватила что-то несъедобное, минут пять проходит. После чего снова подстерегать начинает. Тугодум какой-то.
Мы поднимаемся выше. Пингвин, чувствуя за собой вину, грустно шлёпает позади.
– Пойдём сегодня к Старушке? И радио сюда принесём? – спрашиваю я, кивая на потрескавшуюся деревянную дверь на восьмом.
Дверь разбухла от сырости и, если на неё надавить, откроется с неприятным скребущим звуком. Квартира пропахла старыми газетами, керосином и ветошью. Все стены, начиная с короткого тёмного коридора, обклеены чёрно-белыми фотографиями. Портреты, портреты… Улыбающиеся мальчики и девочки в нарядных костюмах, взрослые, так же дарящие ослепительные улыбки. Вся история многочисленного рода перед глазами. А Старушка жила одна. Одинокая узкая кровать у стены. Пропахшая сыростью деревянная грузная мебель. Запасы крупы, сахара и соли. Керосиновая лампа на столе. Вот за запасливость – огромное Старушке спасибо. Это тебе не бычки в томате с девятого.
– Нет, – говорю я Пингвину, закрывая дверь. – К Старушке не пойдём. Пойдём к Охотнику. Там слушать будем.
Пингвин радостно кивает, приоткрывая длинный клюв.
– И-и-и-и, – шлепает он руками по лоснящимся бокам. – И-и-и-и.
В квартире Охотника Пингвину очень нравится разглядывать оленьи рога, висящие на стене.
Дверь к Охотнику бронированная, металлическая, такую не открыть топором, как дверь Старушки – пришлось
