от изнурительных болей в голове, позвоночнике и шее.
Осенью Димке пришла повестка из военкомата, куда Лада отправилась вместе с ним. Выглядела она плохо, как старушка, в очках и черном траурном шарфике. Казалось бы, на лице у нее все было написано – плохо тетке, очень плохо. И документы, которые она привезла военкомовскому врачу, красноречиво рассказывали о Димкиной травме. А этот дундук – военком! – или кто там у них за главного, разорался так, будто без одного призывника, да еще вот такого полуинвалида, Российская армия накроется медным тазом! Он швырял бумажки, как артист, читал диагноз и комментировал его, издеваясь над Димкой и Ладой. Главным образом – над ней. Димке вся эта военкомовская галиматья была по барабану. Он давно для себя вывод сделал: в армию его не загонят!
А вот Лада не привыкла к такому обращению. Этот баран в погонах хорошо знал, что она только что мужа потеряла, и при этом хамовато выговаривал ей, какого упыря она воспитала.
– Может быть, я, как вы выражаетесь, и «воспитала упыря», но при этом разговариваю с вами по-человечески, а почему вы себе позволяете такое хамство по отношению ко мне?
Лада всегда старалась понять, почему один человек позволяет по отношению к другому неприкрытое хамство. Сама она не умела хамить, и даже на откровенную грубость отвечала аргументированно и спокойно. Вот и тут, выслушав майора Чернобрива, который разносил по кочкам всех матерей, защищающих своих детей призывного возраста, и Комитет солдатских матерей во главе с его руководительницей Ангелиной Щербаковой, Лада сказала спокойно:
– Не дай вам бог пережить такое…
А в ответ услышала:
– И катитесь отсюда, вместе с вашими справками! Вам всем вместе с вашими правозащитниками место в МОССАДе!
Лада хорошо его поняла. Чернобрив, видимо, намекал на национальность. Потемневшая от горя Лада и в самом деле была похожа на еврейскую маму – и внешне, и по поведению. Она внимательно посмотрела на наглого барана в погонах и ответила ему:
– Это вы о национальности? Не попали, сударь! Если бы она у меня была такая, как вы думаете, то я бы, наверное, давно жила не рядом с вами. И больше скажу: там я совсем не возражала бы против службы моего ребенка в армии. Там дети действительно родину охраняют, а не ваши интересы! И не дачи строят генералам, а военное дело изучают. И солдата там уважают, а не унижают!
Военком едва не задохнулся от такой вежливой наглости и заорал во все горло, но уже в закрытую дверь: Лада вышла из кабинета, оставив за собой последнее слово.
– Ма, ну и на фига ты ему что-то доказывала? – спросил Димка, поджидавший мать в длинном коридоре.
– Я не доказывала. Доказать ему ничего невозможно. Да и желания такого нет. Надо было появиться с этими справками – мы появились. Теперь до следующего призыва. А там…
– А там уж я как-нибудь и сам все решу! – Димка, в отличие от Лады, совсем не боялся ни повесток из военкомата, ни приводов в милицию по этому поводу. Для него этот вопрос давно был решен.
