у стола, и выехал из кухни.
Оказавшись вновь в комнате, посмотрел в окно. Там, внизу, бурлила, кипела жизнь – жужжали машины, сигналили нетерпеливые водители, пешеходы скользили ручьями по тротуарам, плотными потоками перетекали улицу по зебре пешеходного перехода. Всё, как обычно, там – внизу, у них. Всё как обычно и у него, лишь назойливо пульсирующая жилка на виске добавляла тревожности и раздражения.
Небо, почти сплошь затянутое облаками, лишь усиливало тревожность души виолончелиста. Солнце, спрятавшееся за сумрачным покрывалом облаков, не бросало больше своих радостных лучей в его сторону. Окна домов напротив зияли прямоугольными провалами, и в каждом – безграничная тьма и одиночество. «Одиночество пустых квартир…».
– Лю-ю-юди-и-и! – произнёс шёпотом Егор. – Вы есть ли в этой суетливой, безумной реке внизу, в этих тёмных квадратах окон? Где вы, не поражённые вирусом скачек и погонь? Неужели только я, насильно вырванный из этой гонки, понимаю весь бред этих устремлений и желаний? В этой гонке…, нет – погоне! В погоне за иллюзиями и миражами, в погоне за призрачным счастьем мы не видим ни себя, ни своих близких. Мы больше не дорожим теплом рукопожатий, теплом искренних слов, молчаливым, не отягощающим присутствием…. Нам не до этого, не до романтических пустяков: жизнь диктует свои правила – кредиты, долги, планы, желания….
Егор резко рванул ворот футболки, и она, не выдержав, лопнула по шву. Но он этого не заметил, а лишь простонал, как раненый зверь:
– За что? За что мне это, боже? Зачем мне эта мука невольного изгоя и разумного безумца? Зачем? Я же рождён для сцены, а не для суфлёрской будки! Я хочу жить, а не наблюдать, как живут другие….
Егор резко сдал коляской назад и, разворачиваясь, задел футляр виолончели. Футляр немного накренился, но не упал, лишь внутри него что-то гулко простонало и стукнуло. «Струна лопнула, вероятно…». Он посмотрел с сожалением на футляр и хотел продолжить движение, но, вновь заметив запылённость его, отправился на кухню за салфеткой. Вернувшись, протёр влажной тканью чёрный кожаный футляр. Критически осмотрел и, порадовавшись вернувшейся яркости кожи, открыл его. Скрутившаяся спиралью струна вызвала лёгкий оттенок досады, отчего Егор хотел уже захлопнуть футляр, но в последний момент передумал, извлёк инструмент и отвёз к столу. Положив его на столешницу, поехал в спальню и начал рыться по ящикам комода.
– Ну, были же запасные струны! Привозил же! Были! Куда она вас запихала, как ненужный хлам?!
Наконец необходимая струна была найдена, и Егор принялся реанимировать голос своей виолончели. Больше года она безмолвствовала. Больше года! Он и сам не мог поверить, что не прикасался к инструменту так долго. Поставив струну на место, уже хотел убрать виолончель в футляр, но в это время солнце, проглянувшее из-за туч, осветило его комнату, и инструмент блеснул струнами и лаком изящного тела. Егор посмотрел на окно и сквозь него в небо с разбежавшимися облаками – синева небес живительной свежестью впитывалась
