style="font-size:15px;"> И мы вышли на улицу с нашим пакетом, и поймали такси до вокзала Сент-Панкрас, и сели на пятичасовой поезд в Шеффилд с сотней других людей, которые почти все сошли раньше. Выходя из поезда в Лондоне, я оставила комиксы на сиденье, потому что по глупости решила, что обратно мы будем возвращаться на тех же местах. Но, сев в обратный поезд, я, к счастью, сразу поняла свою ошибку и не стала искать журнал, так что сестра не узнала о новом моем промахе.
В Кеттеринге сестра напомнила:
– Не рассказывай про зоопарк.
В сувенирном магазине я купила Крошке Джеку малюсенькую гигантскую панду на подставочке, там золотыми буквами было написано: «Из Лондонского зоопарка».
– А можно хотя бы Крошке Джеку рассказать? – спросила я.
– Боже, нет, он последний человек, которому можно об этом рассказывать, он раздует из этого целую историю, и его учительница расскажет маме, и мама разволнуется. Просто молчи.
Я была из тех людей (и до сих пор из них), которые если не поделятся впечатлениями, то как будто ничего и не происходило. Какой смысл посещать всемирно известный зоопарк, если даже нельзя рассказать, что ты там была? Если даже нельзя упомянуть, что панду Чи-Чи не пустили в США за то, что она панда-коммунистка. Что она оказалась в Лондоне и отказалась спариваться с единственным доступным партнером, несмотря на всю свою одинокость и центральное отопление в загончике. Потому что все, чего она хочет, – вернуться домой в Китай, есть там бамбук и спариваться с другими пандами-коммунистами.
В чем тогда смысл?
Мы с сестрой в этом отношении очень отличались (и отличаемся). Для нее главное – побывать в зоопарке и увидеть редких, экзотических и опасных животных, а после она положит воспоминание в коробочку вместе с другими интересными воспоминаниями.
А я даже не хочу, чтобы со мной происходило что-то интересное, если об этом нельзя рассказывать.
Мама ужасно обрадовалась, когда мы с сестрой позвонили из телефона-автомата на вокзале и сообщили, что вернулись в Лестер. Мы отсутствовали дольше, чем она рассчитывала, и мама вбила себе в голову, что мы сбежали, как ее троюродная сестра Марго Фентон-Холл, которая в пятьдесят каком-то году в возрасте четырнадцати лет отправилась в Лондон, где с нее должны были снять мерку для изготовления пуантов, и не возвратилась, только прислала родителям записку: «Я не вернусь домой, не ищите меня».
Она даже не появилась в обувной мастерской, и родители увидели ее только годы спустя в мыльной опере, где она играла секретаршу в мотеле. Мамины тетя и дядя написали Марго – у которой теперь было новое имя – на адрес передачи, умоляя ее связаться с ними, но она так и не позвонила, и им пришлось мучиться и каждую неделю смотреть по телевизору ужасный сериал, в котором снималась их дочь. К тому же эта ерунда шла даже не по Би-би-си, что их особенно раздражало. Но не смотреть они не могли.
Мама сомневалась, что актриса, игравшая секретаршу, на самом деле ее троюродная сестра. А это куда грустнее, чем если бы так оно и обстояло. Я так думала.
Как бы
