ничего, – пожала я плечами, отпивая глоточек из маленькой чашки. – Просто сейчас приходится работать на потрясающе неприятную личность, а это меня раздражает. Правда, Сережке Аристову еще хуже – по сравнению с Барышниковым моя Ирина Тимофеевна просто ангел во плоти.
– Аристов? Это тот, который с тобой учился? – уточнила мама.
– Ага. Он. Представляешь, теперь выдает Вийона за блатняк.
– Как это у него получается? Он его перерабатывает?
– Да нет, – отмахнулась я. – Он относит маэстро Барышникову «Баллады на цветном жаргоне», выдавая их за свои. А этот самый маэстро в свою очередь выдает за свое то, что ему приволок умненький Сережка! Правда, смешно?
– Да как-то не очень, – с сомнением проговорила мама. – А если все выйдет наружу? Сережа не боится?
– Нет, это вряд ли… Он мне объяснил, что этого Барышникова интеллигентная публика не слушает. А те, кто его слушает, не читают стихи. Так что вряд ли случится казус…
Я допила кофе.
Мама собиралась на работу, сеять доброе и разумное в совершенно неразумные души современных подростков.
– Ты дома будешь?
– Не знаю, – ответила я.
Сейчас мне уже не казалась такой классной идея проторчать целые сутки дома, когда за окнами сияет такое восхитительное солнышко.
– Тогда не забудь ключи, – предупредила мама, целуя меня в затылок.
– Не забуду, – пообещала я.
День был будним, Пенс на работе, и заняться мне до вечера было совершенно нечем.
Я немного послонялась по квартире, потом включила телевизор и честно посмотрела несколько идиотских клипов, где девушки бегали за юношами и наоборот, потом пощелкала по каналам и убедилась: стоило мне подобрать денек для безделья, они срочно отказались от хороших фильмов.
«Бойцовский клуб» я накануне отдала Пенсу, поскольку он его не посмотрел, поэтому у меня и кассет новых, как назло, не было.
Единственное, чем я могла себя развлечь, чтобы не сбежать от скуки в объятия Ларикова, это уткнуться в книгу, что я и сделала незамедлительно.
Потом я все-таки включила негромко телевизор, и теперь иллюзия одиночества растаяла.
Кто там пел, меня совершенно не интересовало, – я уже путешествовала вместе с Борхесом в тайнах нашего сознания, отчаянно рискуя подпасть под обаяние хорошего языка и пленительных фантазий, навеки оставшись там.
Мне было хорошо. Так как я отказалась от диеты, у меня появилось право на кофе, и от этого было радостно на душе.
В этом, наверное, и заключается радость бытия – пригрозить своему организму диетой, а потом отменить собственное «табу».
В тот момент, когда я встала с твердым намерением побаловаться кофе с сигаретой, на экране возникла круглая физиономия с плешивой бородкой и хриплым, занудным голосом затянула сентиментальную балладу о любви, сгубившей начисто фраера. Титры внизу поясняли, что передо мной
