что наши взгляды скрестились. Внезапно вновь улыбнулась и опустила глаза, будто сдавшись, потом тихо сообщила:
– Красивые виды.
Только вот не она признала проигрыш и не она проиграла. Нет, это я проиграл, едва игра началась. Молниеносно. За один взгляд.
– А куда мы едем? – спрашивает Снежинка, ерзая на сиденье и устраиваясь поудобнее. Но такое чувство, что по моим оголенным нервам идет вприпрыжку. И ощущение такое, что реальность вывернули наизнанку, так что теперь Земля не сфера, а пластинка, которая держится на трех слонах в океане звезд. Почему?
– Ты что, пила? – зло спрашиваю ее, нависнув над ней, чтобы почувствовать дыхание. Я заметил ее странное поведение. Однако нет, тяжелое дыхание Снежинки пахнет ею самой, но никак не горькими напитками. И я облегченно выдыхаю, нечаянно смешивая наши вырвавшиеся наружу дыхания. И время останавливается. Будто патока застывает, едва сладость в холодильник помещают.
– Мог бы сначала дождаться ответа, а не сразу влезать в личное пространство, – ворчит она, легко отталкивая меня. Я откинулся на спинку сиденья и сказал:
– Детка, твоего личного пространство теперь не существует. Есть только мое, – язвлю, а сам безумно рад. Ненавижу пьянь. И, если бы она была выпившей, то высадил бы сразу в лесу, даже не задумываясь. Остался бы без солнца вновь в своей бездне, полной демонов и чертей, но только не с разбега в сети ада.
– Не порть мне настроение, Паша, – помахала она рукой, отворачиваясь к окну.
Твою мать! Внутренности одними словами вытаскивает наружу, топчет мне нервы, целует, чтобы вновь нанести увечья эмоциями.
В далекие времена опиум использовали как обезболивающее, даже зная его разрушительные свойства. И вот Даша мой опиум. Я отравляю себя ею, чтобы жить в полную силу, не ощущая тяжести прошлого. И плевать, что умираю от нее.
Так, наверное, думают наркоманы, ныряя в омут с головой.
Оставшийся путь до студии Малеева мы проделали в тишине, что навечно приклеилась ко мне. Сколько себя помню, она была со мной. Моей госпожой и моей пленительницей – я не мог выбраться из ее холодных тонких пальцев с нанизанными на ним перстнями: одиночеством, бешенством, яростью, болью… А теперь и страстью. Для них не нужны звуки, чтобы проснуться. Эти чувства тоже в плену у тишины и подчиняются только ей.
Дарья все время смотрела в окно, словно пытаясь выглядеть у мира свободу. А я не хотел ее делить даже с этим суррогатом грез. Смотрел на нее и впитывал образ невинный до скрежета зубов, смотрел не имея возможности дотронуться, прижать так, чтоб ребра захрустели и чтоб кожа к коже. Не мог, мать его, потому что как в глаза посмотрит – так потом презрение к себе. Гадливость на собственную ущербность, что… Что даже ее принуждаю, как принуждаю судьбу мне жизнь менять.
– “МалеевСтуди”, – потрясенно прошептала девочка, подаваясь еще ближе к окну машины, чтобы полностью разглядеть многоэтажное здание из стекла и бетона. Потом резко повернулась ко мне,
