а что, в сущности, есть мораль?
– Мораль – это базовые основы человеческого поведения. Устои, основанные на… многовековом опыте и практике.
– Мораль – это свод придуманных кем-то правил. Правил, установленных чьей-то ограниченной мудростью. Люди веками считали, что Земля – центр мира, пока Джордано Бруно не вышел за рамки и не объяснил им реальное положение вещей.
– Я помню его статую на площади цветов в Риме. Мы переводили надпись под ней, и, кажется, там было сказано: «Джордано Бруно – от столетия, которое он предвидел, на том месте, где был зажжён костёр». Ты же помнишь, что с ним случилось?
– Сейчас не шестнадцатый век, мы не в Риме, и у нас нет инквизиции!
– Она есть, Дамиен. Она заложена в нас самих и наших близких. Мы сами сожжём себя, сами. И это будет куда дольше и мучительнее, чем у Бруно.
Где Дамиен-лидер? Куда делась непоколебимая уверенность в себе и то безразличие к авторитетам и окружающему миру, которые делали его таким привлекательным? Где несгибаемый борец?
– Я знаю, что тебе больно, Дамиен.
– Интересно, откуда?
– Если бы ты не пребывал почти постоянно в пьяном угаре, то, возможно, понял бы, что и мне тоже больно. Что Вейран – это мой способ пережить. Пока ты забываешься с проститутками, я пытаюсь сосредоточиться на человеке, который меня любит!
Дамиен со вздохом накрывает лицо ладонями, с силой прижимая пальцы к глазам, потом, словно стряхнув временное помутнение, резко убирает их и смотрит на меня совершенно трезвым взглядом:
– Что если и мне сосредоточиться на том, кто меня по-настоящему любит?
Я не сразу улавливаю намёк. Сижу некоторое время в полной прострации, взвешивая вероятность любви между покорёженным эмоционально мужчиной и дорогой проституткой, как вдруг на ум внезапной вспышкой, сопровождаемой громом, приходит имя «Мелания».
В это же самое время Дамиен с совершенно серьёзным лицом делает мне предложение:
– Давай уедем на остров? Купить кусок суши в личное пользование я не смогу, но виллу с участком – вполне. Нам ведь всё равно не нужны… школы, будем жить на острове и говорить туристам, что муж и жена.
– Если бы не количество тобой выпитого, увиденное сегодня моими глазами, я бы подумала, что ты серьёзно.
– Рискни предположить, что серьёзно. И ответь.
Он держит меня взглядом с такой интенсивностью, будто распял, а у самого в глазах страх. Панический страх.
– Дамиен, это грех, то, что ты предлагаешь. Это страшный грех. И позор для родителей, для всей семьи!
Я как будто впервые всерьёз задумываюсь, взвешивая аморальность не только этого предложения, но и допустимость мыслей о нём.
Конечно, я лгу ему и лгу себе, отгораживаюсь пристойностью, но ведь в полной тишине своего одиночества, даже невзирая на храпящего рядом мужа, сколько раз мой извращённый мозг мечтал о таком же уединении, которое Дамиен набрался мужества предложить?
– Родители никогда этого не примут, они не примут нас! – ищу оправдания своей трусости.
– Мне
