тупых поступков с моей стороны, Ева. Стыд – жалкое чувство в сравнении с тем, что я теперь испытываю. После всего.
– И что же ты испытываешь? – надавливаю.
Дамиен поворачивает голову к окну, стискивает зубы и после недолгой паузы признаётся:
– Я должен был любить тебя… а не ненавидеть. Ты – мой единственный по-настоящему родной человек. Из-за их ошибок мы наделали своих.
– Не все братья и сёстры любят друг друга, Дамиен. Ты идеализируешь то, чего у нас не было, но на деле дети ссорятся и враждуют независимо от родства.
– Я бы любил тебя… и защищал.
– Что мешало тебе если не любить, то хотя бы не третировать Еву-сводную сестру?
– Глупость, недостаток жизненного опыта, детский максимализм и заложенная в генах жестокость. И отсутствие любви. Да, не удивляйся, мне тоже её не хватало.
– А между тем, мать души в тебе не чаяла и вечно лезла с нежностями, заботой и советами. И отец любил, пусть и своей сдержанной любовью, но любил и любит сейчас. Не жалуйся! – делаю глоток из своего стакана с соком, потому что в горле пересохло от этого странного разговора. – Я помню, ты однажды рассказывал, как сильно тебе не хватало матери, а ведь она почти всё время была рядом! Она всегда любила тебя.
– Именно поэтому теперь я не хочу даже пытаться заменить реальность иллюзией. Они не понимают нас? Пусть! Не принимают? Пусть! Мне плевать на всех! Важно только то, чего мы двое хотим. А я хочу просыпаться с ТОБОЙ, заниматься любовью с ТОБОЙ. Жизнь свою прожить хочу с ТОБОЙ! Мы мечтали о наших детях, семье, но если это невозможно, я согласен на всё, что могут дать нам альтернативы: приёмный ребёнок или банк спермы – как ты скажешь, так и будет. Я знаю одно: последние четыре года были для меня невыносимы и бессмысленны, и я чувствую, что и для тебя тоже. Тогда ответь мне: что в этом правильного? В каком именно месте всё это – правильно?
Его взгляд тяжёлый, жёсткий, металлический. Так смотрит только сильный мужчина, загнанный в угол обстоятельствами, доведённый до отчаяния своей беспомощностью что-либо изменить. Нет такого решения, шага, действия, которое он мог бы совершить, чтобы вырвать нас из этой безысходности.
И, тем не менее, я отчётливо вижу в его зелёных, но так умело выдающих себя за карие, радужках дерзость. Словно он всем бросает вызов: мне, родителям, фальшивым партнёрам, обществу, всему миру. И если этот мир одобряет и принимает людей, искажающих базовые понятия морали и допустимости, почему он не может принять нас?
Я знала, чувствовала, что он дошёл до точки, потому и начал мне писать, потому и позвал на эту встречу. Но молчу, потому что ответов на его вопросы нет. Смотрю на его руки и вспоминаю, какие они на ощупь, как ласкали меня, какими нежными были. Его пальцы, запястья и та часть руки, которая видна под часами и рукавом дорогого пиджака, кажутся мне необыкновенно красивыми. Наверное, так всегда и бывает: когда человек настолько сильно желанен, всё в нём кажется особенным.
– Ответь, Ева, – требует.
– Я не знаю, что отвечать, – честно признаюсь.
Дамиен
