Надя спала на груди у Енисеева. Ночью она вдруг вскочила с постели.
– Сколько времени? Где часы? Где мобильник? Сумочка?
Не открывая глаз, Енисеев зашарил рукой по тумбочке, ища ночник. Вспыхнул свет. Нагая Надя, гибко наклоняясь, поднимала и бросала в беспорядке разлетевшиеся по всей комнате вещи. При взгляде на нее у Енисеева снова перехватило дыхание.
– Первый час! Я же не пришла ночевать! Что подумает моя соседка? – Она в спешке, теряя равновесие, путалась в паутинке трусиков.
Енисеев схватил ее за руку.
– Не уходи.
– Как так «не уходи»? Если не приду, не совру ей чего-нибудь, завтра обо всем командир узнает. Нет, надо идти!
– Давай, чтобы ты не врала, я тебе предскажу кое-что.
– Да ну тебя! Илюша, пусти, мне, правда, надо идти.
– Мы прилетим в Москву, и ты выйдешь за меня замуж. И не надо будет никому ничего объяснять.
Девушка замерла, подняла брови. Несколько секунд она глядела в глаза Енисееву, потом лицо ее осветилось улыбкой:
– Вот как? А когда же ты сделаешь мне предложение? В Москве? Или ты его делаешь сейчас?
– Ну, конечно, сейчас.
– И это не предсказание?
– Почему – предсказание. Но только от тебя зависит, сбудется ли оно.
Надя подбоченилась, покачала тонкими бедрами.
– Тогда я подумаю.
Но у Енисеева не осталась.
Она пришла утром со стаканчиком кофе и, отдав его Енисееву с той же точной грацией, как это делала в самолете, сказала: «ДА». Надя не раз потом повторила это «ДА»: в постели, когда торопила сладкую муку, обнимая его с неженской силой, и когда слабела у вершины любовных трудов, и руки ее начинали дрожать.
Никогда больше им не было так хорошо, как в эту неделю. Вернее, было еще хорошо, но не так. Жизнь постепенно разводила Енисеева и Надю по разным углам. У них не было, в сущности, общей жизни, кроме интимной. Да и та выдалась странная, урывками: они не видели друг друга половину дней в году, поскольку из стюардесс Надя не ушла. Поначалу Енисеев настаивал на этом, но Надежда спросила, сколько он зарабатывает в месяц, и, когда узнала, что в иные месяцы нисколько, сказала: «Вот видишь», и отправилась в очередной рейс. Енисеев не успевал к ней толком привыкнуть, когда она возвращалась из рейса, а Надежда уже уходила от него – в точности, как после первой их близости в иркутской гостинице.
Курьезным в этой ситуации с семейным заработком являлось то, что общие деньги им были почти не нужны: из-за встреч урывками они не имели возможности их вместе тратить. Это касалось даже еды и питья, потому что холодильник был забит «невостребованными» пассажирскими пайками и маленькими бутылочками спиртного, которые привозила из рейсов Надя. Одежду она покупала на дешевых распродажах во время заграничных рейсов, а стирать ее относила в автопрачечную при авиакомпании. Прочим домашним хозяйством «по умолчанию» занимался Енисеев, а «хозяйства»
