Ведь предупреждали, что надо отсидеться, а ты бродишь.
Тотчас после освобождения Повелко Заломин перешел на нелегальное положение.
– А я осторожно, с оглядкой, – ответил Заломин, старательно сбивая рукой снег с изодранного полушубка. – Что я, не понимаю, что ли!
Вернулся Повелко. Он радостно обнял старика:
– Что слышно про лагерь?
Заломин рассказал, что все бочкари получили отставку. Допросам их не подвергали, но именно это обстоятельство вызывало подозрения. Возможно, фашисты затевали что-то.
Заломин сел за стол и достал из кармана кисет.
– Я сегодня постараюсь внешность себе подпортить. Так лучше будет, – усмехнулся он.
– Как это – подпортить? – поинтересовался Повелко.
– А так… Обрею начисто голову, усы, бороду, да и брови за компанию. Бог даст, со временем отрастут.
Он медленно крутил цыгарку. Большие, обветренные, в шрамах и ссадинах пальцы его действовали уверенно.
Помолчав, он спросил:
– Ну, а ваши дела как?
– Плохи дела, – коротко бросил Игнат Нестерович.
– Чего так?
Тризна вкратце обрисовал создавшееся положение.
– Выходит, все дело в Повелко? Попадет он во двор электростанции, так и дело совершится?
– Да, выходит так.
– Ну ладно, совещайтесь, а я пойду, – Заломин неожиданно встал и начал одеваться.
На другой день на квартиру к Ожогину и Грязнову под видом нищего опять прибежал Игорек. Когда Ожогин вынес ему кусок хлеба, Игорек торопливо передал, что у Заболотько Никиту Родионовича ждут Изволин и Тризна.
Как и раньше, Грязнов пошел за Ожогиным, для того чтобы обнаружить возможную слежку.
Через двадцать минут Ожогин уже стучался в окно знакомого дома.
Оказалось, что переполошил всех старик Заломин. Он явился к Тризне два часа назад начисто обритый и предложил «созвать всех», так как он «будет докладывать рационализацию». Пришлось созвать.
– А где же он сам? – спросил Никита Родионович.
– Побежал что-то уточнять, сейчас вернется.
Заломин пришел через несколько минут.
– Раздеваться не буду, время в обрез, – начал он, ни с кем не поздоровавшись. – Так… Что я безработный, всем известно?
– Ну? – Тризна удивленно поднял брови, не понимая, к чему ведет старик.
– Две бочки у меня управа конфисковала, а две оставила, – сказал Заломин.
Все недоуменно переглянулись. Тризна закашлялся и вышел.
– Погодим малость, – продолжал Заломин, – пусть отдышится. – И он невозмутимо стал попыхивать цыгаркой.
Воцарилась тишина.
Наконец вернулся бледный Игнат Нестерович. От приступа кашля глаза его стали красными и наполнились слезами, он то и дело вытирал их платком.
Заломин сокрушенно покачал головой и снова заговорил:
