цветки пахнут детством. Только там была еще желтая рожь…
Из журнала Таисии (в послушании Анны)
Трубецкой-Ковровой
…Сестра Анастасия внесла тогда новый ворох вонючих мундиров и панталон…
Я едва успела сунуть свой мешок под лавку. Сейчас – в ноябре 1812-го – я могу уже спокойно вспоминать об этом.
Вызвалась натаскать воды от водовзводной башни.
– Не надо, – махнула рукой сестра Анастасия, устало садясь. – Утром постираем их проклятые мундиры. Куда ты сейчас пойдешь? Всюду их солдатня… Господи, помилуй!
Кряхтя и охая, сестрица поднялась и еще раз двадцать успела прочитать свою любимую молитву («Господи, помилуй!»), пока шла до порога комнаты.
Сердце мое часто забилось. Я уже все подготовила, надо было решаться.
И тут… На подоконник около меня легли цветы. Необъятный букет васильков и ромашек!
Следом показалась голова того самого француза. Он, видимо, забрался на каменный фундамент под окошком.
– Мадемуазель, – с самым серьезным видом начал он по-русски, – я прошу извинения за себя и за своих товарищей, если невольно мы были грубы с вами. Но этот поход, эта война – увы! – не располагает к хорошим манерам…
Каюсь, я не удержалась, чтоб не сунуть нос в цветы с живым запахом детства… Но тут же спохватилась – отодвинула букет.
– Уберите, мне нельзя это…
– Как?! – удивился француз, но тут же понял, в чем дело. – Если вы хотите стать ближе к Богу, то и ко всей созданной им красоте. Почему бы не украсить вашу смиренную келью цветами? – Букет снова тихонько подвинулся ко мне. Ни дать, ни взять – змей-искуситель, только искренне кающийся и потому-то более опасный!
Я все-таки взяла цветы – еще не зная, для чего. Или поставить в кувшин, или хлестнуть ему букетом по физиономии?
– Где были эти ваши мысли, когда вы загоняли коней в храм? – резко спросила я.
– О, я пытался удержать командование от этой дикости, но… – Он говорил с неподдельно-тяжелым чувством. – Мы – солдаты, мы обязаны выполнить приказ. Иначе, – он обозначил движением петлю вокруг шеи, – фьють!
Очевидно, некоторые люди от рождения наделены даром возбуждать сочувствие, когда только захотят.
– Вы мобилизованы Наполеоном против воли?
Он совсем потупился. Ему явно было досадно признаться. Очевидно, это как-то ущемляло его мужскую или воинскую гордость.
– Как и многие мои несчастные друзья, – выдавил он все же из себя с тяжелым вздохом.
А я все-таки поставила цветы в глиняный некрашеный кувшин.
– Хотите, пройдемся?.. – дрогнувшим голосом вдруг спросил он. – Свежий воздух, я надеюсь, ваша религия не относит к скоромным излишествам?
Разумеется, это была уже невозможная наглость. Я тут же хотела об этом сказать и хлопнуть перед носом у нахала ставнями, как вдруг…
