свирепая, что ни птица не могла пролететь, ни мышь проскользнуть по земле, и тогда зеки-мужики нашла выход — прорыли в женский лагерь подземный ход, через лаз протащили верёвку, на верёвку навесили бадью.
Едва в лагерях давали отбой, как начиналось ночное веселье — в бадью садилась прихорошившаяся женщина и её дружно тащили в мужской лагерь. Ну а что происходило там — сами понимаете…
За один визит «командированная» получала несколько полновесных паек хлеба — самое дорогое, что могло быть у зеков.
За ночь, случалось, человек пятнадцать, а то и больше, перемещались из одного лагеря в другой…
Однажды бадья доставила в мужской лагерь молчаливую девушку лет двадцати с угрюмыми серыми глазами и крепким обветренным лицом. Красивая была девушка. Увидев хихикающих, заросших жёсткой щетиной зеков, она испуганно сжалась.
— Мустафа, твоя очередь, — послышался голос старшего, и Мустафа, внутренне ликуя, взял девушку за локоть.
— Пойдём! Не бойся!
Та вздохнула зажато, произнесла про себя что-то невнятное и неожиданно упёрлась — похоже, только сейчас поняла, что ей предстоит перенести.
— Не бойся, — мягко проговорил Мустафа, — я тебе ничего плохого не сделаю… Не бойся!
Плечи у девушки задрожали, в горле раздался скрип, что-то в ней сломалось, и она, накренившись всем телом вперёд, пошла следом за Мустафой.
Он отдал девушке той, всё, что у него имелось, весь хлеб, и не только хлеб — полкило сахара и кулёк с сухарями, который держал как НЗ…
Откуда-то из-за деревьев, раздвинув плотную серую массу, потянул ветерок, сдвинул в сторону горку комаров, сбившуюся около человека, Мустафа полной грудью всосал в себя свежий воздух, выдохнул — он словно бы хотел освободиться от прошлого, от воспоминаний, от тяжести, накопившейся в душе, услышал за спиной слабый хруст раздавленной ветки и стремительно, держа автомат перед собой, развернулся.
К нему шёл Арсюха Коновалов — смена, — катился колобком, разгребая руками рассветную муть. Подкатившись к Мустафе, бросил по сторонам несколько быстрых, скользких, но очень цепких взглядов и поинтересовался шелестящим шёпотом:
— Ну как?
— Всё вроде бы тихо.
— Можешь быть свободен, — Арсюха не удержался, зевнул, так широко зевнул, что чуть не вывернул себе нижнюю челюсть, в скулах у него даже что-то заскрипело, он со стуком сомкнул зубы и махнул рукой. — Давай!
Было время самого сладкого сна — слаще не бывает, да и сон рассветный — самый крепкий — разбудить может только стрельба.
В военном городке действительно располагался штаб какой-то крупной части, по улицам разъезжали мотоциклисты с пакетами, ходили патрули с оловянными бляхами на груди, из открытых окон доносился стрекот пишущих машинок.
— Перехватить бы одного мотоциклиста и — назад, — озабоченно проговорил Арсюха
