Кудрявый, розовощекий, с добрыми серыми глазами, старик никак уж не производил впечатления бывшего каторжника.
– Ну, а на Сахалин как попал? – забыв о всяких предосторожностях, спросил Акимов.
– По царевой воле, паря.
– Ты что же, уголовный или политический?
– Суди как хочешь. С дружком предателя мы уклинили. Товарищей он под петлю подвел.
– Грабеж замышляли?
– Люди мы смиренные. Забастовка, вишь, случилась. Работал я в ту пору грузчиком на демидовском медеплавильном заводе. Хуже каторги! Ну, взбунтовались, конешно! Заговор между собой: так и так. Лучше сдохнуть сразу, чем умирать день за днем. Управляющий стражу вызвал. А мы стоим на своем – и баста. И все б ничего, да затесалась в нашу головку одна гнида. Чурбаков была ей фамилия. Выдал всех зачинщиков подчистую. Увезли их куда-то, и сгинули они все четверо. А все ж перед кончиной успели они передать, от чьей черной руки смерть примают. Тогда-то и порешили мы убрать эту гниду. Белый свет чище будет. Долго гадали, кому и как дело сделать. Вызвался мой напарник Филипп, и я с ним. Оба холостые, бессемейные, силенкой бог не обидел. Ну, короче сказать, подкараулили мы его и… А он, гнида полосатая, оказался живучий. Выжил, приполз домой и снова донес. Нас с Филькой – в первую голову, а потом и остальных, которые причастные были… А гнида-то все-таки подохла, сказывали потом, что могилку его с землей жители сровняли, чтоб не поганил честных усопших.
Двенадцать человек укатали на Сахалин. Нам с Филькой по десять годов каторги и вечное поселение. Филька, связчик мой, и пяти годов не вытянул. Высох как щепка, изошел кашлем с кровью. А мне, вишь, пожилось. И эдак ломали и так… Ничего не взяло!
Тут как-то вдруг чуть-чуть просвет вышел. Говорят: те, которые на вечное поселение, могут с Сахалина на другие отдаленные земли передвинуться: Нарымом прозываются. Охотников, конешно, не сильно много нашлось, а были все-таки. Рассуждали как? Что Сахалин, что Нарым – все равно гибельные места, а только Сахалин приелся, сидит у каждого в печенках, а Нарым в новинку и вроде поближе к родине…
За короткие минуты рассказа Федота Федотовича живо представилась Акимову трудная жизнь этого человека. Старик стал ему и ближе, и дороже, и неотступное чувство настороженности улетучилось бесследно. «Нет, этот не выдаст, пристава не приведет, сбережет насколько хватит сил, – с облегчением в душе думал Акимов. – А какова Россия?! Даже в самом далеком уголке, при безлюдье, встречаешь примеры ужасной социальной несправедливости и классового порабощения! Нет, только революция, глубокая, очистительная, может вывести Россию из той трясины, в которую завели ее самодержавие и капиталисты!»
Федот Федотович заметил, что его рассказ произвел на беглеца впечатение. Заглянув Акимову в глаза, старик с усмешкой сказал:
– Нагнал я, паря, на тебя тоску. А ты не кручинься! Чего человек не переживает, каких бед не переносит! Иной раз оглянешься и сам себе не веришь. Будто не ты сам, а кто-то другой всю эту поклажу на своих плечах протащил…
