style="font-size:15px;"> – Кто здесь?
– Андабат, – сказал неизвестный в третий раз.
– Ты что, псих? – разозлился Гимп.
– Андабат…
«Андабат» – слепой гладиатор. Значит, сосед Гимпа так же слеп.
– А я – бывший гений Империи, – сообщил Гимп. – А ты – гений?
Но получил все тот же ответ.
Гимп понял, что пока ничего нового узнать не удастся. На ощупь добрался до кровати и лег. «Андабат», – время от времени раздавалось за стеной.
– Чудачок… – позвал Гимп добровольного помощника. Безрезультатно. Может, перескочил на кого-то из ловцов? Или ползает сейчас по карцеру и передает сигналы? Курций должен вскоре явиться. Скорее бы.
Гимп не знал, сколько времени прошло – час, два, целый день, – когда наконец загрохотал замок, скрипнула дверь.
– Обед прибыл, слепыш, – донесся из темноты голос.
Где же помощь? Где Курций? Почему не бегут на помощь вигилы? Неужели никто не придет?
В руки Гимпу вложили тарелку. Пахло вкусно. Но есть он не мог.
Арриетта очнулась в Эсквилинской больнице. Она лежала на кровати в ночной тунике. Был яркий день, светило солнце. Она не могла вспомнить, что произошло, как она попала сюда. Что было прежде, и что потом. Ночь. И в ней страх, огромный, как лужа, в которой не отражаются фонари… Лужа… Страх шевельнулся внутри живым существом. А снаружи – чистота, зеленые стены, расписанные под искусственный мрамор. Белый потолок.
Вошла женщина в тунике младшего медика.
– Сейчас мы сделаем перевязку…
– Перевязку? – Арриетта поднесла руку к лицу. Пальцы натолкнулись на бинты.
И тут она вспомнила. Лицо… лицо белой тряпкой на мостовой…
Она закричала.
– Не надо, милая моя. Ничего страшного. Тебе срезали кусочек кожи на щеке. Небольшая пластическая операция, и никто ничего не заметит. Ты будешь, как прежде, красавицей.
А как же лицо? Ее лицо лежало на мостовой… Она же помнит… белая тряпка, и гении топтали ее ногами. Странно, что она не чувствует боли. Она вообще не чувствует лица. А вдруг его нет – и там под бинтами – пустота. Черный провал. Дыра, в которую надо запихивать обед… Она осторожно подняла руку. Пальцы нащупали сухую корочку на губе, влажную твердость зубов… Зачем-то Арриетта лизнула ладонь. Во рту был противный вкус – чего-то горького, явно лекарственного.
– Я скоро умру. – Девушка содрогнулась от невыносимой жалости к себе. – Мне надо видеть Гимпа. Очень прошу: найди Гимпа.
Тут она вспомнила о прилепленном к вороту одного из ловцов «жуке». И о приемнике, оставшемся в сумочке.
– Где моя сумка? – Она принялась озираться. В палате ничего не было, никаких вещей. Стены, приборы. Стул и на нем туника из махрового хлопка – больничная, зеленого цвета.
– При тебе, моя милая, не нашли никакой сумки. Вообще никаких вещей, – отвечала медичка.
– Такого
