в правах с женщинами. Ведь я дарил ей не меньше, чем она мне. Откровенно говоря, она от меня требовала больше, чем я от нее. Ну, так и притаскивай при каждой встрече мою любимую наливку «Спотыкач». Научи меня быть благодарным. Тогда получишь цветы и конфеты. Хрена! Я никогда от нее ничего не получил. Сколько своих мужских сил и нежности я ей отдал!
Она говорила мне о своей обиде, а я со страхом думал, что она сейчас уйдет, и я не почувствую теперь никогда на своей груди прижавшиеся ко мне твердые соски, не будет ее полных губ, приникших к моим губам долго-долго, и не будет больше того потрясающего момента, когда ее ноги обоймут мое тело, а ее язык переплетется в страстном поцелуе с моим. Я, конечно, мог бы найти почти единственный цветочный магазин в Москве или купить коробочку конфет.
Но не понимал, зачем, даже если бы были деньги. Я – человек абсолютно добрый. Теперь я понимаю, что это было ошибкой. Женщина есть женщина. В те времена не было меркантильных интересов. Все жили в коммуналках, и все деньги уходили на еду и жалкую одежду.
Ира закончила объяснять мне свои обиды, и я подумал, что сейчас она уйдет к тому, кто ей будет дарить цветы и конфеты. Но, к моему изумлению, она сказала: «Ферд! У моей подруги освободилась хата на целых четыре часа». За нами захлопнулась дверь чудесного пристанища. Вместе с ее стуком прочь полетела одежда, как листья с деревьев, сброшенные с ветвей порывом ветра глубокой осенью. В следующую минуту мы уже были на кровати.
Секс для нас был веселой игрой, и мы заржали, когда увидели, что ее лифчик повис на люстре. Ирочка была удивительной женщиной. Она, видимо, считала, что комната – это балетная сцена «Большого». Лежа в какой-ни-будь эротической позе, она допускала меня к себе, но как только я начинал Секс, все больше утопая в нем, она вывертывалась и через секунду сидела, раздвинув ножки, где-то на столе. Представьте мой вид, когда я в голом виде, с моим крупным и изогнутом в виде лука членом, любимцем женщин, торчащим под прямым углом, ловил ее на этом столе и опять имел пару минут близости с ней.
Причем она как-то умела принимать такие позы, полностью открываясь, что я не понимал, как это вообще возможно. Она была просто гуттаперчевая, как люди-«змеи» в цирке. Ну, я, конечно, балет зауважал и те возможности, которые он дарил мне. Когда я, наконец, ловил ее и крепко прижимал к постели, то начинал «увертюру», так себе на часик. К своим двадцати двум годам я понимал, что грубость в Сексе недопустима, тем более с девушкой, имеющей отношение к музыке и балету Поэтому я начинал с любовной «увертюры», которую самый великий композитор на ноты не переложит. Не оставалось места на ее теле, которое я бы не обцеловал и не обласкал.
И вот когда после такой длительной «прелюдии», на протяжении которой я слышал «Дорогой, какие у тебя руки, какие руки, как ты умеешь целоваться!», то про себя думал: «Жди, жди, еще не то будет…» Наша комната превращалась в сцену Большого театра. Но с той разницей, которая в балете, к сожалению, не могла воплотиться.
Представьте, балерина без
