страны, показывая тем самым его фарисейскую двуликость. Как можно строить свободное коммунистическое общество творческих и инициативных людей и ненавидеть и подавлять всякую инициативу на местах, если эта инициатива не согласована с государственно-партийным аппаратом? Это презрительное отношение к искренним и простодушным инициаторам поразило все структуры советского государства. То же презрительное отношение к ним было в армии и на флоте. Сколько раз офицер, выдвигая какую-нибудь полезную инициативу, слышал в ответ от политработника или командира: «Вот ты и займись этим делом, а мы посмотрим, как у тебя получится». Осмеянный и униженный инициатор, затратив уйму собственного времени и сил и не дождавшись помощи от руководства, сам себя ругал последними словами за излишнюю прилежность и спускал «на тормозах» свое начинание. В таком положении неоднократно оказывался и я сам, пока не понял, что главный принцип флотской офицерской жизни, да, наверное, и всего советского общества: «Не высовывайся».
В тюрьмах и на зонах усердные заключенные, желающие скорого освобождения и сотрудничающие с администрацией, попадали под двойной пресс ненависти и презрения. Администрация двулично поощряла их усердие, а воры в законе и их помощники нещадно унижали их и держали на голодном пайке, отнимая не только посылки из дома, но и тюремную баланду дневного рациона. Духовно надломленного за излишнее усердие или за доносительство «мужика» превращали в «шестерку», который, чтобы не умереть с голоду, кроме повседневной работы, по вечерам стирал белье или выполнял другие мелкие услуги – для уголовных авторитетов. Крайняя степень надругательства и духовного падения заключенного состоит в том, что его лишают человеческого достоинства и превращают в «петуха» или сексуального раба уголовных авторитетов. Его презирают все сокамерники, он становится «неприкасаемым» и выполняет самую грязную работу по уборке камерного туалета, который в тюрьмах называют «парашей». Если же усердный и строптивый «мужик», который добровольно сотрудничал с администрацией колонии ради досрочного освобождения, духовно не ломался и не становился «петухом» или «шестеркой», то по указанию уголовного авторитета его морили голодом, лишая ежедневной пайковой нормы. Не получая пищи, заключенный превращался в «доходягу». Он либо умирал в тюремной больнице, либо действительно досрочно освобождался по неизлечимой болезни. Для особо одаренных по своей духовной подлости заключенных существовал и третий путь. Попадая на зону, они сразу отказывались выходить на работу. Их заключали в карцер, морили голодом, избивали, подвергали соблазнам и провокациям, но они терпели, и это их терпение оправдывалось не их духовной чистотой и стойкостью, а непреодолимым желанием порвать со своим человеческим прошлым и добровольно погрузиться в духовную тьму уголовного мира. На определенном этапе о таких упорных заключенных докладывали воровскому авторитету колонии, и тщательно изучив их анкетные
