честь.
Не обращая внимания на осуждающий взгляд слуги, графиня улыбнулась цыганам, ущипнула за щечку самого младшего из цыганят, отчего тот залился смехом, и гордо вскинув подбородок, прошествовала к повозкам, чтобы рассмотреть поближе быт рома.
По ее мнению люди эти оказались совершенно не страшными и не дикими. По крайней мере, пока ее никто не попытался обокрасть или как-то обидеть. Неизвестно, правда, что было бы, не будь с ней охранника, и не располагайся табор так близко к городу…
Откуда-то доносились стуки, похожие на звуки кузницы. Лаяли и взвизгивали собаки, шумели дети. Все здесь дышало простотой и естественностью, и оттого одновременно и пугало графиню и завораживало.
Вскоре Александрин уже сидела на подушках у весело горящего костра, слушая, как молодой цыган, подхвативший ее, спрыгивающую с лошади, играет на гитаре, а три девочки кружатся в танце, звеня браслетами. Один малыш, забравшись к ней на колени, перебирал пальчиками ее сияющие жемчугом волосы, спускавшиеся локонами вдоль лица. Потом смуглая девушка с заплетенными в толстые косы длинными волосами запела какую-то песню на языке рома. Голос у нее был звонкий, красивый. Но, опьяненная весельем, Александрин не могла долго оставаться в стороне и просто наблюдать. Поднявшись со своего места, она тоже бросилась в пляс, подражая движениям цыганок. Выходило у нее, хоть и привыкшей к чинным придворным танцам, очень ладно. Рома довольно улыбались, притопывая в такт ее движениям. Вся надменность воспитанной в строгих правилах дворянской дочки куда-то разом подевалась, уступив место природной ребячливости, легкости. Выглядела светловолосая и голубоглазая, одетая в золото и красный Александрин просто божественно. Горящие глаза цыган это только подтверждали. Лишь Теодор не разделял всеобщего восхищения. Сидел, потупившись, уставившись в костер. Так расстроился, что даже лицом потемнел.
Александрин была сейчас свободна и наслаждалась этим мигом. Когда она запела, у многих цыганок вытянулись лица – такой глубокий сильный голос редко когда услышишь.
Шалая от счастья, графиня так разошлась, что не заметила, как сильно стемнело, и как вдруг встрепенулись цыгане, стали прислушиваться, озираться.
– Слышите? Едут! – прошептал кто-то.
И действительно, к лагерю приблизилось не меньше десятка всадников. Несколько мужчин вскочили, схватили кто дубину, кто хлыст, кто еще какое оружие. Из зарослей на поляну, где раскинулся табор, выехали несколько солдат. Но Александрин сразу бросился в глаза другой человек. В числе всадников она увидела Франсуа. Тот смотрел на нее так спокойно и равнодушно, что она похолодела. Графиня ощутила неловкость оттого, что ее застали в окружении людей, с которыми по положению ей не следовало общаться. И кто ему сказал? Неужто Феличе? Вот предательница!
Поднялся шум, кто-то в суматохе толкнул Александрин, она едва устояла на ногах. Граф подъехал к ней и, наклонившись, протянул руку.
– Едем отсюда, – сухо сказал он.
