рассказывать скучно. Куда-то подевались друзья, бесследно исчезла, будто ее и не было никогда, любимая, дома перестал звонить телефон. Когда Витя продал свой последний серебряный кубок – он получил его в Австралии, – то деньги не пропил, как обычно, а пошел к частному наркологу. Тот оказался бывшим спортсменом и сказал, что Виктору не лечиться надо, а о жизни задуматься.
– Ты же молот метал, – сказал странный нарколог. – Ну и считай, что так далеко метнул, что его и не видно, и искать не надо. Себя найди. Жизнь на стадионе не заканчивается. Я тебя, конечно, полечу, но и ты сам себя вылечи.
С Петькой Черновым и ушел Виктор в свою первую полярную экспедицию. Сначала был разнорабочим, потом, уже на полюсе, освоил специальность сантехника. Силушкой его природа-матушка наделила щедро, из старых привычек сохранил он ежедневное, в любую погоду, обливание ледяной водой и непременную зарядку. Завязать с алкоголем окончательно и бесповоротно ему так и не удалось – пил, правда, умеренно, но ежедневно. В суждениях оставался резким, но, зная его силу и взрывной необузданный нрав, никто с ним старался не конфликтовать. Кличку Афоня, полученную на той зимовке, где впервые работал штатным сантехником, поначалу ненавидел, потом смирился.
С моряками у полярников и впрямь отношения не сложились. На ледоколе словно существовали два отдельных государства, находящиеся в состоянии холодной войны. Своего презрения экипаж ледокола и не скрывал. Называли полярников бичами и алкашами. Сами-то они тоже к рюмке прикоснуться были не прочь. Но у них дисциплина, квасили втихаря, в своих каютах, потом проспятся – и на вахту. Форменная тужурка, выбрит до блеска, поди скажи, что накануне пол-литра, а то и больше, на грудь принял. Полярники же, уж если дорывались до бутылки, гудели по-черному – шумно, с песнями под баян, шлялись расхристанные по палубе, которую сами же потом от своих нечистот и отмывали, – без этого ни одна пьянка не обходилась. Мерзость, да и только. Тот же сантехник Афоня, не чуждый, как выяснилось, изящной словесности, беря в руки швабру, говаривал: «Эх, едрёна-матрёна, в нашем дальнем море-окияне блевотина подымает паруса».
Начальство этому разгулу не препятствовало. Да и какое у них на ледоколе было начальство?! Это у моряков – капитан, старпом и прочие командиры, а полярники своего начальника экспедиции только издали и видели, за все время пути от Санкт-Петербурга до Южного Полюса тот умудрился даже ни разу не спуститься на ту палубу, где жили зимовщики.
Моряки презирали полярников даже за то, что те не могли усвоить, что капитана следует называть «мастер», старпома – «чиф», старшего механика «дед», повара – «кок» или «кандей», юнгу – «юноша», радиста – «маркони», старшего матроса – «кувалда»; что не могут запомнить: за борт плевать – грех, что компот не пьют, а кушают, что макароны не могу быть флотскими: флотские – это те, кто вахту несет, а макароны бывают с мясом… Э, да что говорить о людях, которые ледокол могут назвать «корабль», хотя и младенцу
