style="font-size:15px;"> Она смотрела в нашу сторону бесстрастно, спокойно, не вздрогнула, когда, испуганная нашим приближением, из темного провала выметнулась целая стая летучих мышей. Сигизмунд охнул, сам сперва посерел, как мышь, потом стал таким же белым, как и женщина, забормотал, запинаясь, молитву громче.
Я сказал звучно:
– Привет, красавица!.. Из этого леса есть прямая дорога на юг?.. Или хотя бы кривая?
В ее прищуренных глазах появился слабый интерес. Мы сидим прочно в седлах, слезать не спешим, она же почти на земле, смотрит без страха и без боязни, только пухлые яркие губы дрогнули в легкой улыбке. Мы оба не могли оторвать взглядов от ее губ, чересчур ярких, живых, с приподнятыми кверху уголками, что придавало ее лицу слегка кокетливое выражение.
– Дорога? – повторила она. – Разве героям нужна дорога?
Голос у нее низкий, грудной, мне сразу вообразилось ложе, ее тело на этом ложе, черные волосы разметаны по широкой подушке, почти услышал частое дыхание, ее, конечно, я все еще дышу хоть и учащенно, но пока не так уж чтоб слишком. Она перехватила мой взгляд, улыбнулась шире, посмотрела на Сигизмунда, с удивлением покачала головой.
– Да мы такие герои, – объяснил я легко. – Немножко липовые. Нет, мой спутник почти настоящий, а меня бы чтоб через этот лес еще и в носилках… И мух чтоб отгоняли всю дорогу.
– Мух?
– Да. Это не значит, что я вот такое, на что бросаются мухи, просто люблю уют.
Она сказала тем же глубоким чарующим голосом:
– Да, вы разные… Нет дороги здесь, нет. Уже давно. Последний раз прокладывали, когда здесь ронял иглы сосновый лес, настоящая корабельная роща… Потом, когда снова все заросло, прорубились через березняк странные такие люди: мелкие, краснокожие, с большими ушами… Но с той поры, как здесь одни дубы, вообще никто не захаживал.
По лицу Сигизмунда было видно, что он только сейчас сообразил насчет соснового леса и дубравника: менялся климат, менялась сама земля, сосны растут только на песке, а дубам дай подзол.
Я подобрал поводья, показывая, что сейчас поеду дальше, уже начал даже поворачивать коня, когда задал вроде бы невинный вопрос:
– Ты давно здесь?
Улыбка угасла на ее лице, веки на миг прикрыли взгляд, а когда вскинула снова, в глазах темнела бездна смертельной тоски.
– Не знаю… – прошелестел ее голос. – Все, что помню… это Свет… ты о нем спрашиваешь, странный?.. Был Свет, жгучий, обжигающий. Я лежала… да, лежала…
– Я понимаю, – прервал я, – понимаю, в чем ты лежала. И что свет? Заставил тебя встать и выкопаться?
– Нет, – ответила она тихо. – Но он пробудил. Я лежала потом долго… Затем стала подниматься, выходить. Далеко отходить не могу, слабею. Но пока вот так живу, смотрю, слышу… Вон там муравейник, уже как стог, ему триста лет, я помню, как начинался с простой норки… Я все эти деревья
