об их столкновении. И в тысячный раз приходило воспоминание, как он лежит на ней сверху. Ощущает прикосновение ее губ. Слышит нежные, хрипловатые нотки в ее голосе. Видит ее лицо, удивленный, высокомерный взгляд, округлившиеся глаза, взирающие на него без малейшего страха.
Он не должен был ее целовать. Вспоминая свое преступление, он сначала думал, что она поцеловала его в ответ, но в итоге пришел к выводу, что выдает желаемое за действительное. Просто она была слишком поражена, чтобы сопротивляться. В конце концов, она ведь считала его вором. Интересно, почему же тогда не оскорбилась?
Яркое газовое освещение аллеи Пэлл-Мэлл сменилось тусклыми фонарями Ковент-Гарден. Как всегда в Лондоне в начале года, здесь было совсем безлюдно, но уличным мошенникам хватало клиентов, чтобы заработать себе на жизнь. Послышался шум потасовки, громкий крик и затем хриплый хохот, какого-то мужчину бесцеремонно вытолкнули прямо на ступени борделя. Качая головой, Эллиот сунул шиллинг рябой проститутке, что вопросительно на него смотрела, и, не обращая внимания на ее удивленное «спасибо», заторопился через рыночную площадь.
Его приводил в бешенство яркий контраст между домами джентльменов, частенько захаживавших в привилегированные клубы Сент-Джеймса, и лачугами, где ютились лондонские шлюхи, к которым после игры устремлялись те же самые джентльмены. За пределами Англии он видел и более бедных и больных людей, но здесь его дом, его страна, которой он служил почти шестнадцать лет. Так быть не должно. Неужели именно они победили в более чем двадцатилетней войне?
В дальнем углу площади он наблюдал одну из сцен, которые до сих пор вызывали у него душевную боль.
На пороге дома, завернувшись в солдатское одеяло, спал мужчина. Пустые штанины его брюк красноречиво хлопали на ветру, свисая с низенькой деревянной тележки, на которой тот расположился. К шрамам на загрубелых руках – наследию пороха и оружия – наверняка уже добавились кровавые мозоли из-за необходимости передвигаться на своей инвалидной тачке. От него несло мерзким духом улицы вперемешку с джином, но для Эллиота эта вонь была вонью предательства.
– Если Господь существует, он приглядывает за тобой, мой друг, – прошептал он.
Осторожно, чтобы не нарушать алкогольное забытье инвалида, он сунул в карман ветерана золотую монету и карточку с адресом и сообщением. Многие воспринимали благотворительность как страшное оскорбление, но с некоторыми… в общем, стоило попытаться. Эллиот никогда не оставлял таких попыток.
Чувствуя усталость, он направил свои стопы в Блумсбери, где снимал дом. «Задворки общества, полные городских белоручек» – так назвал это место Каннингем. Он не понимал, почему Эллиот не желает поселиться в Мэйфере или хотя бы арендовать комнаты на Абемарль-стрит. А ему просто претило общаться со светским обществом, так же как заводить семью, хотя о последнем ему не раз напоминала его сестра Элизабет. «Напоминала настойчиво
