как Станислав Михайлович сунул ей этот конверт обратно и посмотрел так, что женщина смутилась и, послушно кивнув, пошла вместе с сыном к выходу, к ожидавшему их уазику…
Все это вспомнила сейчас Наташа Краснова, сидя на диване в ординаторской. Да, за это время очень многое изменилось в ней. И практически ничего – в больнице. Каждый день поступали новые больные, и она, уже не думая о спасении всего человечества, просто пыталась помочь им в сложившихся условиях. Она научилась обходиться иными средствами, когда в очередной раз ломался старенький томограф, научилась ставить диагноз, полагаясь не только на знания, а на внутреннее чутье, и набрала определенный опыт.
– Наталия Константиновна, вы уже на месте? – отвлек Наташу от дум голос медсестры Вики. – Девочка из пятой палаты жалуется на тошноту…
– Хорошо, Вика, я сейчас иду! – встрепенулась Наташа, поднимаясь с дивана и поспешно стягивая в хвост распущенные каштановые волосы и натягивая на них пилотку.
Двигаясь по коридору вслед за медсестрой к пятой палате, думала уже только о девочке Кате Синицыной, поступившей к ним в отделение три дня назад. У Кати было редкое заболевание – странное, до конца не изученное, к которому у медиков разных стран было неоднозначное отношение. В их больнице с таким диагнозом столкнулись впервые, и Наташа дома по ночам штудировала медицинские справочники, в которых сведений об этом заболевании было ничтожно мало, а также Интернет, где информации все же было существенно больше, но вся она была весьма пространной и расплывчатой и не давала ответа на самый главный вопрос – как, собственно говоря, это лечить.
Наташа несколько раз видела маму девочки – очень худую, несколько нервную особу лет двадцати восьми, которая часто выходила курить на крыльцо больницы, делала длинные, быстрые затяжки и швыряла недокуренную сигарету в урну, а через пять минут возвращалась и закуривала снова. Она приезжала на черном джипе «Инфинити» с коренастым, краснолицым типом, который никогда не проходил в помещение больницы, а сразу же уезжал, но потом возвращался и с недовольным видом звонил ей по новенькому «Vertu Ascent», лениво поглядывая на проходящих мимо врачей и медсестер и при этом словно не видя их в упор. Он ни разу не разговаривал ни с кем из них, и Наташе это было странно. Это потом она случайно узнала, что он не родной отец Кати, и даже порадовалась в душе – слишком неприятным был этот тип, наглым и самоуверенным.
Родной же отец девочки оказался совсем другим – довольно простым, русоволосым и худощавым, одетым в обычную джинсовую рубашку и неумело, наспех отглаженные брюки. Когда он входил в помещение больницы, мать девочки тут же бросалась к нему и тихим, злым голосом начинала что-то выговаривать, требовать, иногда даже повышая голос и притопывая ногой. Тот же, с усталым, каким-то измученным лицом, слушал ее рассеянно и лишь болезненно морщился, когда женщина начинала переходить на крик. Он пытался успокоить ее и взять за руки, но та резко их выдергивала, и глаза ее загорались совсем уже
