вы!
Турист обернулся.
– Вы что себе думаете? Это место преступления, разве не знаете?
– Знаю, офицер, и мне ужасно жаль, правда. Но ведь…
– Ну и катитесь отсюда!
– …Но ведь нельзя оставить уток голодными. Обычно их кормят, а сегодня…
Нет, ну точно идиот! Тут человека убили, а он – утки голодные.
– Предъявите документы.
– Да-да, конечно. – Мужчина принялся шарить по карманам. – Мне, право, неловко, офицер, – робко произнес он, – но я сразу примчался сюда, едва лишь услышал о преступлении. Накинул первое, что попалось под руку, а бумажник, похоже, остался в пиджаке.
Его нью-йоркский акцент действовал сержанту на нервы. При обычных обстоятельствах он давно бы прогнал придурка за ограждение. Однако что-то тут явно было нечисто. Во-первых, шмотки пахли новьем, словно только-только куплены, а во-вторых, сочетание цветов и предметов выглядело настолько диким, как будто он беспорядочно нахватал их с полок в местном магазине. Это было не просто дурновкусие – это был страх божий.
– Так я пойду?
– Нет, не пойдете. – Сержант извлек из кармана блокнот и, открыв чистую страничку, послюнявил карандаш. – Живете поблизости?
– В Амагансетте. Снял дом на неделю.
– Адрес?
– Брикман-хаус на Уиндмилл-лейн.
Еще один богатый засранец.
– Постоянное место жительства?
– «Дакота», Сентрал-Парк-Уэст.
Сержант даже писать перестал. В голове мелькнула мысль: «Совпадение?!»
– Имя?
– Офицер, не стоит, это целая история. Лучше я все же пойду…
– Стоять. Имя? – И добавил с нажимом: – Пожалуйста.
– Это правда необходимо? Мое имя не каждый сможет прочесть, а вслух произнести… Удивляюсь, о чем только думала мама?
Стоило оторваться от блокнота, и поток сарказма тут же иссяк. «Ох, докривляешься», – подумал сержант, мысленно уже надевая на остряка наручники.
– Давайте-ка еще разок. Имя?
– Алоизий.
– А если по буквам?
Человек продиктовал.
– Фамилия?
– Пендергаст.
На последней закорючке карандаш замер, и сержант медленно поднял взгляд. На него смотрели серые глаза блондина с такими знакомыми благородными чертами лица; и эта мраморно-бледная, почти просвечивающая кожа…
– Пендергаст?!
– Собственной персоной, дорогой Винсент. – На смену нью-йоркскому акценту пришел милый сердцу протяжный южный выговор.
– Что вы здесь делаете?
– То же самое хотелось бы спросить и у вас.
Винсент д’Агоста почувствовал, что краснеет. Еще бы, в последний раз, когда они виделись, он служил в полиции Нью-Йорка и страшно гордился
