сделал прививку, вот и подцепил заразу. Однако же вовремя – перед самым отъездом.
– Мать твою! – в сердцах выпалил он.
Коктейль закончился. Смешать еще? Черт возьми, почему нет? Катфорт схватил бутылку и налил себе джина.
«Я иду».
Подпрыгнув на месте, Катфорт обернулся. В комнате никого. Тогда кто это сказал? Голос такой низкий, тихий – тише, чем шепот. Катфорт скорее почувствовал его, чем услышал.
Сглотнув, он облизнул пересохшие губы.
– Кто здесь? – Распухший язык, будто чужой, отказывался выговаривать слова.
Нет ответа.
Катфорт повернулся, расплескав напиток. Бога нет, и дьявола тоже. В них он не верил и никогда верить не будет, а жизнь… Жизнь – она как летающая корова: гадит на кого придется, никто ею не управляет. И после смерти никто и никуда не попадет.
«Maledicat dominus»[25].
Катфорт запрокинул голову, вновь расплескав джин. Латынь? Или что это? Откуда? Неужто клиенты? Кто-нибудь из этих больных на голову рэперов – решили, сволочи, подшутить. Или мстит кто-то из бывших? Один гаитянин угрожал Катфорту, когда тот разорвал договор. Значит, этот вудуист хочет устроить ему инфаркт раньше времени.
– Ладно! – выкрикнул Катфорт. – Хватит!
Тишина.
По коже – неестественно сухой и горячей – побежали мурашки. Внезапно Катфорт понял: никто с ним не шутит, и это не бред, а взаправду. Взаправду, так сказал Гроув.
Но такое невозможно, ведь невозможно же?! На дворе двадцать первый век. Гроув жил как псих, как псих и помер. Только, господи боже, что же тогда пишут газеты… Полиция до сих пор не выяснила, как именно он умер. Бульварная пресса распускает слухи, будто Гроува сожгли изнутри, а рядом остались следы Люцифера. В наше-то время.
Выронив ополовиненный бокал, Катфорт заметался по комнате. Покойная мать подарила ему распятие, но он хранил его больше как память. Месяц назад оно лежало… Где оно лежало месяц назад? Катфорт метнулся в спальню, к гардеробу, там рывком открыл комод и принялся шарить в ящике. На пол дождем посыпались запонки, пуговицы, заколки для галстука и монетки.
Распятия нет. Где же оно?!
В остальных ящиках находилось все, что угодно: часы, ювелирные изделия, золото… только не крест. Катфорт всхлипнул, готовый заплакать, и…
«Вот оно!» Он сгреб распятие в охапку, облегченно рыдая. Перекрестился.
Пчелы, что ползали по коже, словно бы оживились, и теперь они жалили – в кожу впивались миллиарды маленьких жал.
– Прочь! Убирайся! – всхлипывал Катфорт. – Отче наш, сущий на небесах… Господи, как же там дальше?
Распятие в руках нагревалось. В ушах зазвенело, горло будто набили пеплом – горячий воздух не желал проходить в легкие.
«Я иду к тебе».
Катфорт закружился, заслоняясь распятием, будто щитом. Руки дрожали.
– Изыди,
«Святотатствуешь» (
