Значит, он принадлежал к знати? Или то был чужестранец? Никто не знал ответа.
Телега остановилась под виселицей. На нее с веревкой в руке взобрался помощник шерифа и, грубо рванув осужденного, поставил на ноги. Тот стал вырываться, и мальчишки дружно заулюлюкали – они были бы разочарованы, если бы преступник сохранял спокойствие. Веревки, опутывавшие его по рукам и ногам, ограничивали движения, но он отчаянно мотал головой, пытаясь увернуться от петли. Тогда помощник шерифа, здоровенный верзила, отступил на шаг и ударил узника в живот. Тот сложился пополам, и помощник шерифа продел голову в петлю и затянул узел. Затем спрыгнул на землю, подтянул веревку и закинул конец на крюк.
Дело было сделано. Если бы теперь приговоренный попытался сопротивляться, он только ускорил бы свою смерть.
Стражники развязали ему ноги и оставили на телеге со связанными за спиной руками. Толпа замерла.
На этом этапе казни нередко что-то случается: либо заголосит мать осужденного, либо жена бросится к телеге с ножом, пытаясь в последнюю минуту перерезать веревку. Порой осужденный взывает к Богу, моля о пощаде, или бросает страшные проклятия в адрес своих палачей. Поэтому стражники встали по обе стороны виселицы, готовые пресечь любой беспорядок.
И вдруг заключенный запел.
Голос его был высоким и чистым. Он пел по-французски, но даже тот, кто не знал языка, услышав грустную мелодию, понял бы, что это песня печали и утрат.
Птичка, в сетях оказавшись,
Слаще поет, чем всегда,
Словно от звуков той песни
Сети порвутся, она упорхнет.
Он пел, не отрывая глаз от кого-то в толпе, которая, заслышав песню, стала расступаться. В образовавшемся пространстве стояла девушка, и все теперь смотрели на нее.
Ей было лет пятнадцать. Глядя на девушку, все удивлялись, как это сразу такую не заприметили. У нее были длинные темные волосы, пышные и густые, собранные на ее высоком лбу в «чертов рог», правильные черты лица и чувственный рот. Старухи обратили внимание на ее широкую талию и тяжелые груди, из чего заключили, что она беременна, и сразу смекнули, кто отец будущего ребенка. Но остальные не заметили ничего, кроме глаз. Она была бы красавицей, если бы не глубоко посаженные золотистые глаза, лучистые и пронизывающие, так что когда смотрела на кого-то, казалось, могла заглянуть прямо в душу; и люди отводили взгляд, боясь, что она узнает их секреты. Она была в тряпье, и по ее щекам текли слезы.
Погонщик вола и помощник шерифа переглядывались в ожидании команды. Странный священник поторапливал шерифа, который медлил, давая вору допеть свою песню до конца. Казалось, сама смерть терпеливо ждала, когда умолкнет чудесный голос.
Бедную пташку охотник схватил,
Свободы уж ей не видать.
Все люди и птицы должны умереть,
Но песня жить будет всегда.
Наконец узник замолчал, шериф
