меня исследует, ищет признаки переживания, которого я начисто лишён. Боевого шока. Знал я, что Йохан, к примеру, его испытал, и Котелок, и даже, наверное, Анна, насколько мне известно. А я – нет.
– Вернулся вот, хвала Госпоже нашей, – сказал я. – Вот это – Анна Кровавая, а Луку ты, надо думать, помнишь.
Энейд поздоровалась с каждым коротким кивком.
– Вот и славно. Ты, конечно, хочешь знать, что же случилось.
– Ясное дело, хочу, – согласился я. – Хочу знать, кто все эти люди, которые присвоили моё хозяйство. Хочу знать, с кем это нам пришлось драться, чтобы вчера ночью отбить «Руки кожевника».
Энейд снова вздохнула.
– Кануло всё к чертям, Томас. Вот как вы с Йоханом и с другими ребятами ушли на войну, так и кануло. Альфрида, бедного, в реке нашли. Коня перед купленным состязанием испортили. Постоялые дворы отобрали, «Золотые цепи» разгромили, бордель сожгли, а что я могла сделать? Два года я держалась, но… одна толстая старуха да кучка стариков и безбородых мальчишек – что я могла сделать-то?
– Кто это был? – настаивал я.
Конечно, мы, Благочестивые, были не единственными в городе дельцами, но остальные кланы точно так же, как и мы, отправились на войну. Никто за последние три года не должен был усилиться, уж точно не настолько, чтобы сместить Энейд. Пусть она сколько угодно считает себя всего лишь толстой старухой, да она, собственно, такая и есть, но она к тому же и ветеран войны, сам видел, как она ловко раскраивает головы палицей. Подсидеть тётушку было нелегко, это уж точно.
Она пожала плечами.
– Нездешние какие-то. – Тут она сплюнула на землю. – Все бойцы ушли из города, так что мы оказались лакомым куском: приходи, режь да ешь – не хочу. Пришли они из какого-то чужого города. Из какого, не довелось у них справиться, тут гляди, как бы тебя не пришили на хрен.
– Да, – протянул я. Хоть мне и не понравилось услышанное, оно весьма походило на правду. – И вот теперь, значит, ты монахиня.
– Хм-м-м. Крыша над головой, крепкие стены да еда в брюхе – тогда меня это сюда и привлекло.
– Теперь не утратилась ли эта привлекательность?
– Ну а ты как думаешь? – она раздражённо указала на свое изгвазданное одеяние. – Похожа я на долбаную монашку, а, Томас?
– Выражаешься ты точно не как монашка, сестра Энейд, – произнёс голос, рассёкший пространство словно удар бича. Я обернулся и увидел худую, сварливую на вид женщину в белых одеждах, которая ступала к нам в сопровождении одной из привратниц. Было ей на вид лет сорок пять, нос был длинный и острый, а тонкие губы казались вечно неодобрительно поджатыми. Это, очевидно, и была матушка-настоятельница, которая не понимает шуток. Когда она остановилась, тётушка Энейд к ней обернулась. Женщина в белом явным образом тряслась от гнева.
– Не знаю, зачем ты их впустила, сестра Джессика, – набрасывалась она на дюжую монахиню, что шла рядом. – Не важно, что там тебе наплели, это ведь
