12-ти лет живёт в американском небольшом городке, в прекрасной семье. Он счастлив, его любят все, и он – бессмертен. Утром он ощущает всей кожей это счастье бессмертия и любви – луч из окна озаряет добрые родительские лица, падает на чашку молока, на утренний бутерброд, и это счастье – физическое. Он его ощущает с утра до вечера. А к вечеру уже – смертен. В чём дело?
В тёмном овраге ли дело? В подружке ли однокласснице? Но ведь и овраг этот, и соседская девочка были всегда, сколько он себя помнит. Так в чём же дело?..
Школа за оврагом, мальчик с соседкой всегда вместе ходили туда по мосту через овраг, и всё было прекрасно, но в этот день…
В этот день на обратном пути у девочки сломалась туфелька… мальчик, разумеется, помог девочке… она его невинно обняла, а потом… а потом у мальчика что-то взорвалось внутри – девочка нежно и властно притянула его к себе, и – поцеловала.
Вот и всё. Мальчик ещё не понял, что произошло, ещё не определился с местопребыванием своим – на небе он, на земле? Только вечером с ужасом осознал, что кончились дни вечной весны, кончилось бессмертие.
А всего-то – тёмный овраг, всего-то – светлая девочка… утром ещё бессмертен, а вечером уже нет…
Этот маленький шедевр Рэя Бредбери многое мне открыл, помог в распутывании той загадки, которая оказалась не только загадкой Набокова, но и гораздо более существенной.
***
«…разбрызгиванье семени, затменье
Любви и нежности, поползновенье
Кровавой тьмы, предвестницы войны…
Граница пола – вот первограница
Войны и смуты, вот где коренится
Игла и жало, корень сатаны…»
(Из позднего опуса Великого. См. ниже, в части «Певчий Гад»)
***
Потянулись нити ассоциаций, и первое, что резко вспыхнуло в сознании, это один из ранних рассказов Льва Толстого. Там есть поразительное место, где чистый юноша-матрос после угарной беспамятной ночи с припортовой шлюхой пьёт и плачет в кабаке, окружённый матёрыми морскими волками, восклицает нечто до ужаса пафосное и смешное, вроде: «О, мой розовый, чистый бутон!.. О, моя утерянная невинность!.. О, моя утраченная свежесть!..» – Что-то всё в таком духе.
Самое удивительное, матёрые волки не смеются, но – утешают юношу! Вероятно, чуть ли не каждый из них когда-то пережил нечто подобное, просто память об этом угасла, и та «потеря» давно не кажется им потерей. А здесь – кровоточащая рана в юношеской душе. И они жалеют её, бессмертную душу, ибо она уже отдалилась от чистого юноши, сошла в смертные сени.
Может быть, и здесь – осознание потери, как потери бессмертия?
А потом уже Есенин подхватит «О, моя утраченная свежесть, буйство глаз и половодье чувств!..» И Есенин подхватит, и товарищи подпоют – может быть, не осознавая даже, о чём великий поэт прорыдал?
Это литература. В ней многое преувеличено. Ну а ежели всё это тысячекратно усилить и наложить на состояние человека (героя Набокова) тысячекратно
