сравнимой с l'idée-fixe.
На это Коп безапелляционно и даже с гордостью отбрехался (как он один это умел), скривил физиономию вселенской обиженности и плеснул – за это! – себе коньяку в два раза больше, чем Вере. И вот теперь она почувствовала сплетение событий последнего времени – как тот же trip-hop: что-то ритмичное, бесконечное, негромкое, затягивающее. То, что морочит, ничего ясно не говоря, то, что намекает постоянно и неотступно, но чем-то неуловимым, подмигивает, но не даётся – в полном своем смысле.
«Что за фигня-то?!» – сама собой возмутилась Вера и себе же ответила: – «Да, такая вот, сестра, фигня.»
– Ты не слушаешь меня совсем! – Коп небольно дал ей ногой по ноге под столом.
– А? Ой…
– Где летаешь-то, птица?
– Да тут я. Вернулась. А что ты говорил?
– Да вот, Алиска моя…
Алиса Копилкина, племянница Копа: худышечка полубесплотная, беленькое, невысокое, огромноглазое существо, только что тихо отпраздновавшее восемнадцать, но видом – пятнадцатилетка. Федор её, считай, вместо мамаши, сестры его непутёвой, и вырастил. Любил с какой-то отчаянностью, прям предсмертно! Учил тому, что сам мог-умел-любил. Водил, пока была маленькой, то на рисование, то на гимнастику, то в какой-то авангардный театральный кружок. Да, ходила, но – нет, ничего из этого ей как-то особо не нравилось, ни к чему, даже и способности имея, интереса не проявляла. А с год назад (подробно рассказывал ей Коп) стала и вовсе отрешённой, неразговорчивой, чуть ли – не от мира сего. И по участку их дачному (где Вера была пару раз) бродила, как кем-то выброшенная на улицу худенька кошка, только что не мяукала жалостно…
– Так что – Алиса?
– Замечаю вот, что-то странное с ней происходит. Я же тут пристроился подкалымить, и домой только после десяти вечера прихожу. Ну и… Вижу, мгновенно что-то на планшете прикрывает – и пятна – тут же по щекам расплываются! Ты ж знаешь, кожа у нее слишком белая, и врать она мной не приучена: посему, результаты – на лице. Спрашиваю «Что ты там смотришь?» – молчит. Попробовал поднажать – еще хуже! Так замкнулась – за три дня ни слова не сказала. Только улыбается какой-то такой… тайной улыбкой, словно знает что-то… такое, но ни за что не скажет. Опять спрашиваю: «Болит что-то? Или кто обидел?» – «Нет», – отвечает. – «Всё нормально.» Ну, нормально – так нормально. Я в душу не лезу обычно. Ни к кому.
– А… Может, у подружек надо было осторожненько расспросить?
– Какие там «подружки», Верк?! К ней уж с полгода, даже больше – вообще никто в гости не приходит! Был разговор из серии «А куда, блин, все подевались? Или ты – чумная?!» Свела к шутке: всех, дескать, переросла, ровесники – неинтересны никак. А кто тогда, спрашиваю, интересен вдруг стал, и с какого перепугу? Опять – какие-то отмазки, шуточки, тоже странные – не такие, как раньше были. А вот глаза, кстати сказать… – Коп как сам себя остановил, – да, глаза: сейчас подумал. Почему-то в них – плохо скрываемая… радость! Точно. Вот же ж блин, а? Как это я…
– Слушай, –
