цветистая манера говорить. Ему кажется, что пышные выражения, которыми он ошибочно и не к месту пересыпает речь, помогают ему выглядеть человеком образованным, а не плохим продавцом, заговаривающим зубы покупателю. Отец протягивает мне руку, и я пожимаю ее. Не сказать, чтобы мне этого очень хотелось, но что еще делать, когда тебе протягивают руку?
– Рад был повидаться, Зак. Ты потрясающе выглядишь, просто замечательно.
“Я ссу кровью”, – думаю я, но вслух лишь холодно благодарю его.
Отец расплывается в улыбке, словно одержал маленькую победу.
– Ну а у мамы как дела? – интересуется он.
Я отвечаю, что это его не касается. Не потому, что меня задел его вопрос: мне лишь хотелось посмотреть, удастся ли стереть с его лица эту торжествующую ухмылку.
Удалось.
В детстве, проснувшись среди ночи от кошмара и перепугавшись, что остался один дома, я бежал в спальню к родителям, всегда к папиной стороне кровати. Его сильные руки поднимали меня, обнимали, и я лежал, прижавшись к нему головой, слушая, как бьется сердце в его мягкой мясистой груди. Отец гладил меня по спине, расправляя пижамку, прилипшую к моему маленькому, покрытому испариной телу. А когда мое прерывистое дыхание выравнивалось и становилось глубже, папа пел мне глухим и хриплым спросонья голосом:
Спи сладко, малыш, баю-бай
Я чутко твой сон стерегу
И месяц, и звезды, и я
И старая песня моя
Исполнят любую мечту.
Невозможно ненавидеть того, кто пел тебе колыбельную, верно? Того, кто тебя убаюкивал и успокаивал. Можно злиться, что он тебя бросил, но в глубине души все равно не перестаешь любить его за то, что в те жуткие ночи прибегал и прятался к нему под бочок, где не страшны никакие кошмары, – единственное место, где получалось заснуть, чувствуя себя, пусть ненадолго, но в абсолютной безопасности.
Глава 3
Все домашние счета вела мать, поэтому отец, закрутив интрижку со своей секретаршей Анной, справедливо рассудил, что если будет два-три раза в неделю платить за номера в мотелях, то правда неминуемо выплывет наружу. Он решил, что умнее будет в обеденный перерыв приводить Анну к нам домой, чтобы спокойно заниматься с ней сексом на собственном уютном брачном ложе. Это исключало вероятность разоблачения из-за лишних расходов, но, видимо, полностью от улик все равно избавиться было невозможно, потому что, когда моя мать наконец зашла в спальню и увидела отца в постели с секретаршей, она была к этому готова.
Вместо того чтобы устраивать истерику и бить посуду, она сделала несколько разоблачительных снимков на “Никон”, который несколько лет назад на какую-то годовщину сама же и подарила отцу, когда он вдруг обнаружил интерес к фотографии – преходящий, как и все его увлечения. Пока отец с Анной лихорадочно натягивали одежду, мать спокойно спустилась по лестнице нашего дома и прошла три квартала до аптеки, где сдала пленку в проявку. Висевший на плече фотоаппарат раздражал ее, поэтому мать выбросила его в урну на углу,
