у Джо начали непроизвольно слезиться. Он старался дышать ртом, но все равно его чуть не стошнило.
Между тем подросток почему-то задерживался.
Джо еще раз плеснул на себя водой и, подняв голову, внимательно исследовал в щербатом зеркале свое лицо, по которому стекали капельки воды. Несмотря на загар, к которому за прошедший час кое-что добавилось, кожа лица выглядела далеко не здоровой. Глаза у него были серыми. Собственно говоря, они всегда были серыми, вот только раньше они напоминали своим оттенком блестящую полированную сталь или цвет «мокрый асфальт», а сейчас казались тусклыми, словно зола. Белки глаз Джо были испещрены красными прожилками.
К трем парням, делавшим ставки на таракана, присоединился четвертый человек. На вид ему было за пятьдесят, однако, несмотря на солидную разницу в возрасте, он старался не отставать от молодого поколения по крайней мере в бессмысленной жестокости. Четверка загородила почти весь проход, азартно вопя и размахивая руками, следила за судорожными движениями искалеченного насекомого с таким напряженным вниманием, словно это был чистокровный скакун, несущийся к финишному столбу по дорожке ипподрома. Потом между болельщиками разгорелся спор, являются ли беспрестанно шевелящиеся усики насекомого частью системы ориентирования или же просто обонятельными органами, с помощью которых таракан отыскивает пищу и самок, которые не прочь перепихнуться.
Стараясь не обращать внимания на хриплые вопли, Джо продолжил исследовать себя в зеркале, гадая, зачем, собственно, он послал подростка высматривать копов в ярких гавайках. Если эти двое действительно были полицейскими детективами, осуществляющими наружное наблюдение, то они наверняка приняли его за кого-то другого. В таком случае они быстро обнаружат свою ошибку, и Джо никогда больше их не увидит.
Здравый смысл подсказывал ему, что собирать сведения о копах или нарываться на конфликт было по меньшей мере глупо.
В конце концов, он пришел на берег для того, чтобы подготовиться к поездке на кладбище. Джо было просто необходимо настроить себя в унисон с древними, монотонными ритмами вечного моря, которые могли помочь ему залечить раны души и сгладить острые, режущие грани поселившихся глубоко внутри тревоги и тоски – точь-в-точь как прибой точит и обкатывает обломки скал до тех пор, пока не превращает их в округлые, вросшие в песок голыши, которые остаются невозмутимы и неподвижны, как бы ни бесновалась потом волна. Шипящий и шепчущий у ног океан как будто рассказывал ему о том, что жизнь – это всего лишь немного небесной механики, бессмысленной или непостижимой (для Джо, как и для большинства людей, это было одно и то же), плюс действие неких бездушных сил, которые вызывают приливы и отливы. Это послание, проникнутое глубокой и неизбывной безнадежностью, помогало ему частично расслабиться именно благодаря тому, что оно же и унижало его, делало Джо совершенно бессильным и ничтожным, не способным предпринять ничего такого, что принесло бы сколько-нибудь заметные результаты. Кроме того, у него еще оставалось пиво,
