эффектную вещь. Однако никто не мог поспорить в даровании с моей сестрой, никто не исполнил ничего эффектнее “Вздоха” Ференца Листа.
Сидевшая рядом со мной Нини то и дело брала меня за руку и сжимала ее. Она тоже нервничала. Молча оценивала платья юных пианисток, думая, не слишком ли кричащий наряд она выбрала для Марианны. Вежливо отвечала на улыбки мам, искавших в ней сообщницу, но словно прибавляла: конечно, все это замечательно, но поскорее бы закончилось! Ей хотелось, чтобы дочка вернулась к обычным занятиям дома, в гостиной, в безопасности, потому что присутствие на концерте требовало от мамы такого напряжения душевных сил, на которое она не была способна. Мне не терпелось сказать ей, что Марианна – самая лучшая, хотя я знал, что за этим последует. Нини с ужасом оглянется по сторонам, а потом строго скажет: “Алессандро, ради бога! Не надо никого ни с кем сравнивать!”
Чуть поодаль сидел Эрнесто, лицо его почти целиком было закрыто шарфом. На голове – теплая шерстяная шапка с ушами, под курткой – несколько слоев одежды. Он второй день голодал (только пил литрами воду комнатной температуры) из-за очищающей организм диеты, на которую сам себя посадил, чтобы избавиться от загадочных токсинов, присутствующих во всякой пище. Во время лечебной голодовки, которую он будет устраивать себе раз в полгода в течение ближайших трех лет, Эрнесто брал отпуск и целыми днями, хрипло постанывая, лежал на диване, окруженном полупустыми пластиковыми бутылками. В последний, третий день голодания у него начиналось помрачение рассудка. Он спрашивал “Который час?” у всякого, кто проходил мимо (голодовка оканчивалась в двадцать два часа), а Нини промокала ему лоб влажной салфеткой. В день концерта он еще был вполне ничего, однако в церкви, по которой гуляли сквозняки, мерз больше других. Перед тем как выйти из дома, Нини умоляла его проглотить хотя бы несколько ложек бульона:
– Это просто вода, Эрнесто! Тебе сразу полегчает.
– Ну да, вода, обогащенная животными жирами. И солью. Своеобразное у тебя представление о том, что такое “просто вода”.
Потеряй он сознание, рухни на стоявшие перед ним стулья, Нини сразу бы нашла оправдание, сославшись на многочисленные ночные дежурства (шесть и даже семь в месяц – действительно много, но как откажешь, если просят?).
Впрочем, Эрнесто не потерял сознания и просидел весь вечер, скрестив руки на груди и от голода еле дыша под шарфом. Когда Марианна встала со своего места в первом ряду и подошла к роялю, он первым захлопал, чтобы подбодрить ее. Распрямил плечи и прочистил горло, словно подчеркивая: это моя дочь, поднявшаяся на сцену прекрасная девушка – моя дочь. Я думал о пассаже, с которым Марианна так мучилась на занятиях, и твердил про себя: только бы она не сбилась, только бы не сбилась.
Мои мольбы были услышаны. Марианна сыграла этот пассаж без ошибок. Но произошло нечто намного худшее. Ее исполнение с самых первых нот оказалось провалом. Не то чтобы она играла неточно – уж я бы услышал
