Сталкеры, понимаешь, любят, когда у них тылы прикрыты.
Армейский рюкзак с аптечкой, подробную карту Зоны – вряд ли вообще у кого-нибудь была такая, предмет гордости Красавчика! – и почти новый автомат с шестью запасными рожками Ника взяла в схроне – то ли домике, то ли сторожке, заброшенной в лесу, о которой, кроме Красавчика, известно было только ей. Никогда бы девушке не знать о схроне, если бы той ночью, когда она очнулась, истекая кровью и жалея об одном, что осталось жива, Красавчик не принес ее туда.
– Молодец, – одобрил экипировку Ники проводник. – Этот парень знает толк в защитном обмундировании.
Хорошо еще, что в пример другим новобранцам – так он называл по старой привычке тройку новичков, выразивших желание посетить Зону, – не поставил. Любая похвала начальства способна с первых минут вбить клин в отношения между подчиненными. Тогда как ругань, наоборот, сближает.
Сразу вслед за похвалой Грек взялся читать нотацию. После первых же его слов: «Мой приказ не обсуждается. Это – закон. Если я велю стоять, то так и делайте, будь вы хоть по жопу в дерьме», – Ника мысленно отъехала.
Девушка следила за тем, с каким воодушевлением Грек объяснял правила поведения в Зоне, как горели его глаза с полопавшимися кровеносными сосудами. Она смотрела на большой нос с крупными порами, казалось живший на отекшем лице отдельной жизнью, на щеки, выбритые до синевы, на тонкие губы. Весь он был как гриб боровик – крепкий еще мужчина сорока с лишним лет, с широкими плечами и едва наметившимся животом. Пока он говорил, Ника думала о том, что этот человек нашел свое призвание. Заключалось оно в том, чтобы время от времени иметь возможность произносить вот эту самую фразу: «Мой приказ – закон».
– Слухай сюда, хлопец. – Добродушный взгляд проводника вдруг стал проникновенным. – Вижу, неинтересно тебе, о чем тут разговоры разговаривают. И то правда, не стоит так голову напрягать, если жить осталось всего ничего. Звать тебя как будем?
Ника открыла было рот, чтобы придумать себе достойную кличку. Допустим, Меченый. Но рот так и остался открытым.
Грек перебил ее:
– Можешь не отвечать, Очкарик. И так все ясно.
Так и стала она Очкариком.
С Крабом, например, тоже все было ясно. У него на левой руке срослись два пальца – средний и указательный. Невысокий, сутулый, с жестким взглядом темных глаз, спрятанных за набрякшими веками, он также спорить не стал.
А вот с Максом все сложнее получилось. Высокий, с уверенным разворотом плеч, со стриженной под ноль головой, отчего торчащие уши напоминали ручки у кастрюли, он ни за что не захотел откликаться на то, что придумывал, напрягая голову, матерый проводник. Не одобрил новичок гордое «Лось», так же отнесся к недоброжелательному «Бычок» и упрямо сжал губы при совсем уж, с точки зрения Ники, необъяснимых «Гвоздь» и «Шило».
– Я – Макс, – в который раз повторил он, и Грек сдался.
– Хрен с тобой. – Проводник махнул рукой. – Будешь сто первый Макс. Все равно наше с тобой знакомство продлится
