Делаю это не бездумно, а с таким расчётом, чтобы максимально выявить соотношения светлого и тёмного, но не в оттенках серого, а в цвете. Это не так-то легко. Часто, в первую очередь начинающие, поступают очень просто – если нужно написать светлое место – просто добавляют в основную краску белила, если пишут тёмное – добавляют что-нибудь тёмное или чёрную краску; такую как «виноградная чёрная» или «тио индиго чёрная». Ничего хорошего из этого, конечно, не получается потому, что как света, так и затенённые места, безусловно имеют свой цвет – пусть и не всегда явный. И не учитывать это – значит гарантировано загубить картину. Вот тут-то каждый и проходит проверку – кто на что способен, кто видит цвет (имеет ли слух и голос – как у музыкантов), а кто, увы, нет. Жестокая вещь, скажу вам. Сколько явных и скрытых трагедий здесь происходит. Это как лётчику вдруг объявить, что он больше не может летать – по медицинским показаниям, например.
Живопись, между прочим, тоже полёт – в неведомое. Это только на первый взгляд кажется – малюют что-то люди. И на кой, спрашивается? Настоящая (не ремесленная) живопись – это тоже полёт, повторюсь. Полёт в страну Гармонию, в Счастье. В счастье видеть и отобразить этот мир в музыке цвета; в счастье – видеть, чувствовать эти миллионы оттенков, переходов одних тонов в другие, остро ощущать этот мир. Настолько остро, что не отразить, не поделиться тем, что видишь – просто нет никаких сил. Наверное, это как невозможность не любить понравившуюся женщину…
Однажды я особенно долго задержался в нашей общей мастерской – всё никак не удавалось довести до ума уже изрядно «замученный» карандашный портрет Германика (ух, были же мужики – не в наше время – смелый, решительный, красивый). Вроде бы не самый сложный персонаж для рисования, но что-то не складывается и точка. Так бывает иногда – передвинешь на миллиметр туда-сюда кончик носа, ухо – видишь, что-то изменилось. Но хорошо ли, плохо ли получилось – уже не понять. Потому что когда этим занимаешься несколько часов кряду, то уже толком и не сообразить – как лучше, на чём остановиться. Глаза и мозг устают от такой работы. Ольга Владимировна в это время что-то неспешно перекладывает, согнувшись над стеллажом. Бросив, наконец, карандаши, подхожу к ней. Мне показалось, что во всей её фигуре звучит такой призыв ко мне, такое притяжение. Теряя окончательно голову, обнимаю её, целуя в завитки волос на шее. Несколько минут мы стоим без движения. Когда, наконец, она выпрямилась, и я увидел её глаза – в них сверкнула слезинка. Слезинка счастья.
Позже она мне рассказала, что была замужем. Муж – тоже художник, творческая личность. Года полтора как он – то ли сбежал с одной из своих «муз», то ли спился окончательно, забыв о жене, доме, сыне. Сыну – шесть лет, скоро в школу. Пока им бабушка занимается, но нужен и мужчина в доме. Она старше меня лет на пять-шесть. Разве это разница!
Она – моя богиня, моя Афродита! Как она красива – стройное тело зрелой женщины увенчано копной светлых волос, линии его текут, плавно изгибаясь, как русло реки, где-нибудь на Валдае. Хочется просто сидеть на берегу и бесконечно любоваться этой «рекой». Или писать и рисовать без
