ограничивать круг расследования. Но по привычке делать выводы на основании фактов, а не слухов, с собственной оценкой прокурора не спешил. Что бы там ни говорили, а у него пока не было к Ганшину никаких претензий. Больше того, это последнее дело о торговле дипломами только благодаря прокурору получило больший резонанс, чем просто дело о мошенничестве. Егоров не вдавался в причины, которыми руководствовался Ганшин, но такой подход к следствию, при котором выявляются не только основные, но и побочные аспекты преступления, его устраивал.
Вместе с тем, если имели почву принесенные Волчковым слухи о взаимоотношениях Ганшина с начальником управления торговли Трушкиным (а какая-то доля истины в словах Волчкова была), этого нельзя было оставлять без внимания. Будучи человеком гораздо более опытным, чем молодой журналист, Егоров без труда определил направление удара, который наметил прокурор, давая Волчкову внешне невинный совет: подсчитать по спискам «потерпевших» от жульничества с дипломами, в какой из организаций больше «тщеславных дамочек». Возможно, из-за тщеславия, а вернее потому, что среди завмагов и продавщиц у мошенников было больше знакомых, но управление торговли в таком соревновании получало первое место. Вряд ли обнародование этого могло серьезно повредить Трушкину. Извлекаемый отсюда вывод о недостатках воспитательной работы с кадрами был явно не из тех, что приводят к освобождению человека от занимаемой должности. Тем более руководителя такого масштаба, одного из старожилов Норильска и самых влиятельных людей в городе. Больше двадцати лет Трушкин возглавлял управление торговли Норильского комбината, под его руководством обеспечивалась доставка в навигацию ежегодно более миллиона тонн грузов, необходимых для того, чтобы одевать и кормить зимой стотысячный город.
Всё правильно. Но если у кого-то были причины добиваться устранения Трушкина от дел и если этот или, вернее, эти кто-то имели весомый голос в управлении комбината, в горкоме партии или в горисполкоме, телепередачу такого плана не следовало недооценивать. В общем, если всё это так, а на это было очень похоже, то и он, Егоров, невольно оказался втянутым в эту борьбу.
Над этим следовало серьёзно подумать. Он не любил, когда его руками делают дело, конечных целей которого он не понимает.
Егоров возвращается к столу и раскрывает папку с материалами о самоубийстве старшего техника-гидролога Неверова на посту № 14. Эту папку принесли ему утром от прокурора с просьбой ознакомиться и высказать своё мнение.
Больше года она пролежала в архиве. Документы в ней успели спрессоваться, пропитались специфическими запахами больших хранилищ, запахами пыли и беды (так иногда кажется Егорову), но подсохли только с краёв. Середина листов свежа, строчки кажутся написанными только вчера, и это немного мешает Егорову определить своё отношение к делу, как трудно бывает сделать заключение о недавнем происшествии не потому что картина происшествия
