Огурцова, и мы все кинулись в гостиную.
Кузя стоял у пальмы и обдирал последние листья с четвертого хамеропса (три остальных он уже успел разделать под орех).
– Ты что ж, гад, делаешь?! – заорала Анжелка.
– Там нет ни поласят ни длаконов, – повернувшись ко мне, недоумевал Кузьма.
– Ну, значит, переехали на новую квартиру, – утешила я будущее дарование.
– Говорила же, нужно было его на горох поставить! Ну-ка, иди сюда, буду по рукам бить!
– Анжелка, прекрати! – разозлилась я.
– Девочки! Что ж я сижу-то?! – спохватилась она. – Нам завтра вставать чуть свет и на музыку идти! Все, пока. На телевидение я приду. Пошли, изверг! – и она, схватив Кузю и коньки с галошницы, побежала домой. А с лестничной клетки раздавались Анжелкины возгласы: «Кто тебя таким словам научил? Говори! Кто научил мать родную обзывать?»
– Может, я неправа, но, мне кажется, Огурцовой нельзя доверять детей, – заметила Икки, а Пулька ее поддержала:
– Начнем с того, что ей рожать было противопоказано.
Все вдруг замолчали – каждый думал о своем, и вдруг Пульхерия как грохнет:
– Ой! Не могу! Представила Кузьму на лошади, в коньках, в хоккейном шлеме, с рапирой для фехтования в руке, в костюмчике для бальных танцев, играющим на флейте! Ой! Не могу! Ну и дура Огурцова! Уж лучше бы пить продолжала, чем так ребенка истязать!
Потом поговорили о моем отъезде в Буреломы. Члены содружества пожалели меня от всей души и, пообещав исправно навещать, уехали.
Влас не пришел в девять часов вечера, как обещал. Он не появился ни в десять, ни в двенадцать, ни в два... Ключ повернулся в замке лишь в шестом часу утра. Машину он так и не нашел, но зато напал на ее след, а когда вошел в гостиную и, увидев вместо широких, словно веера, сочных зеленых листьев торчащие в разные стороны неприглядные палки своих любимых хамеропсов, чуть было с ума не сошел.
– Ну, подумаешь, ребенок листочки оборвал! Что ж теперь, умереть, что ли?!
– Я смотрю, у тебя все легко и просто! Ребенок листочки ободрал – ничего страшного! А за ребенком смотреть надо было или вовсе не приглашать эту Анжелу! Прийти на свадьбу в медицинском халате вместо подвенечного платья, которое ты выбирала месяц, – это тоже в порядке вещей! Перепортить мне все книги в библиотеке, загибая страницы – какие мелочи! Стереть все мои документы в компьютере – сущие пустяки! – разошелся Влас.
Он еще что-то выкрикивал, а когда замолчал, я спросила:
– А зачем ты на мне женился, если я раздражаю тебя любым своим действием?
Я ушла в кабинет и снова вспомнила слова Лучшего человека нашего времени: «Он дурак – твой жених! Дубовый обыватель, которому не дано понять твоей тонкой натуры. Его всегда будет раздражать твоя несобранность и рассеянность. Наверняка он бесится, когда ты разбрасываешь вещи по квартире и понаклеила на всех стенах свои неповторимые плакатики-памятки...» (Плакатики-напоминания, правда, пришлось снять – они висят только у меня в квартире, которую Влас предлагает сдать, хотя теперь, когда мама отобрала у Николая
