Ведь девочка, если разобраться, никому оказалась не нужна. Правда, Лида адвентистка, но может, она согласится сменить веру. Что вы, Маша, на это скажете? Что посоветуете, как инженер человеческих душ?
– Ну... Э... – мычала я. – Может, все еще образумится, и у Нины Геннадьевны пройдет это увлечение, как и все прежние? Может, не стоит так быстро принимать решение. Ведь вы столько лет прожили вместе.
– Да, да. Но за то время, пока я общаюсь с Лидией Ивановной, я понял одну очень важную вещь. Оказывается, все тридцать три года, что мы прожили с Ниной, со мной никогда и никто не считался – ни она сама, ни ее покойная мать, ни даже моя собственная дочь. Я всегда безоговорочно делал то, что они все от меня требовали. У меня даже мысли не было сделать что-то им наперекор. Я был втянут во все увлечения жены! Даже мочу пил! – в ужасе воскликнул он, вспомнив пристрастие Нины Геннадьевны к уринотерапии. – А тут, понимаете, со мной считаются, спрашивают мое мнение. У меня вдруг к пятидесяти пяти годам появилась свобода выбора!
«Да, допекли Ивана Петровича мать с дочкой капитально...» – подумалось мне. Я не знала, что ему посоветовать, и молчала. Но когда тишина стала невыносимой, я брякнула:
– А поступайте, как вам сердце велит.
– Спасибо, Машенька! Я как чувствовал, что вы поймете меня. Поэтому и пришел к вам! – обрадовался он, а я, тут же спохватившись и чтобы хоть как-нибудь исправить ситуацию, сказала:
– Может, вам не стоит меня слушать. У меня нет еще такого богатого жизненного опыта, чтобы давать советы человеку, который в два раза старше меня. – Я пошла на попятную, потому что почувствовала, что снова сделала что-то не то и подставила Нину Геннадьевну с Анжелкой. Утешало одно – сказала я то, что думала.
– Нет, нет, у вас, наоборот, как это говорят, еще незамутненный глаз. Спасибо. До свидания. Желаю вам удачи и творческих успехов, – сказал он и вышел от меня совсем другим человеком – окрыленным и свободным.
После его ухода я долго думала над нашим разговором и в конце концов пришла к выводу, что Иван Петрович уже давно все для себя решил, но, находясь столько лет под давлением жены, ему нужно было чье-то разрешение, и он его получил.
Я собирала вещи, а мысли мои блуждали от Ивана Петровича к Нине Геннадьевне с накрашенными зеленкой веками; от растерзанных кур к Кронскому; от Анжелки к Власу и, наконец, забрели в деревню Буреломы с перерытым огородом. «Нужно же позвонить Любочке и предупредить, что я уезжаю!» – осенило меня, и я немедленно набрала номер своего редактора.
– Здравствуй, Маша. Как новый роман?
– Любочка, я уезжаю.
– Куда? – напряженно спросила она и затаилась.
– В деревню.
– Это туда, где тебя похитили?
– Ну да. По семейным обстоятельствам.
– И надолго?
– На неопределенный срок.
– Это дурдом какой-то! – Любочка словно с цепи сорвалась. – Кронский на неопределенный срок
