никуда не поеду! Я передумала!
Я выдернула у них сумочку и вытряхнула содержимое на пол. Так и есть. Два паспорта, оба узбекские. Я наугад взяла один и раскрыла.
− Виктория Чумак! – прочла я – Получи назад свой паспорт и катись горохом, – это уже по-русски.
Но эта дура и тут не побежала. Она прижимала чудом полученный назад паспорт к груди, раскачивалась, как хасид на молитве, плакала и причитала.
− Как же ты могла. Я тебе верила, я думала, ты мне добра хочешь. Ты у моей мамы училась. А ты хотела меня в чужую страну продать, в публичный дом.
Похоже, мои подозрения подтвердились.
Я раскрыла второй паспорт и увидела там многочисленные визы в страны восточной Европы, в Германию и в Израиль. Так и есть. Она возит нам пополнение в массажные кабинеты.
− Иди, Вика, – сказала я. – Зачем взывать к совести человека, если ее там отродясь не было. Мама твоя, как я поняла, учительница на пенсии, значит, найди какой-нибудь другой способ ей помочь. А тебе, − я посмотрела в паспорт,− Рената Мурадымова, я в Израиль больше соваться не советую. Тебя задержат на границе, это я тебе гарантирую.
Закончив свой монолог, я швырнула паспорт Мурадымовой в лицо, чтобы хоть как-то показать, что я думаю об ее деятельности. Я была готова к тому, что она кинется драться, но она этого не сделала. Сочетания азиатской внешности, русского языка и израильской манеры держаться оказалось для неё достаточно, чтобы зависнуть, как неисправный компьютер.
На следующий день я должна была вечером встречать маму, которая летела самолетом из Дубаи. Наутро я отправилась в израильское посольство в Ташкенте, но не могу сказать, чтобы мне там сильно обрадовались. Меня принял какой-то лощенный сабра в двадцать пятом поколении, который, очевидно, мечтал о дипломатической службе в культурной европейской стране, а по недоразумению судьбы попал в Узбекистан. Больше всего его волновало, чтобы я не создавала волну. Напоследок он посоветовал мне заниматься своими делами, а в чужие разборки не соваться. Я оставила ему информацию, которую успела узнать (имя и номер паспорта) и поехала в аэропорт.
Следующие несколько дней у нас с мамой прошли в общении и походах по гостям. Впрочем, о главном я ей рассказывать не стала. Язычок у моей мамы острый и она ни разу не дала себе труда задуматься – а нужно ли высмеивать то, что мне дорого и свято. Прошло много лет, было прочитано много книг по психологии, прежде чем я поняла – со мной все в порядке. Я не принцесса на горошине, мои эмоции не чушь и не блажь и имеют право на уважение. Не говорить своим коллегам колкости моя мама почему-то соображает. Так почему же со мной она считает себя вправе распускаться? Воспитывать собственную маму − это дохлый номер, я просто замкнулась и перестала делиться с ней сокровенным. Если вдруг случится невозможное и Шрага женится на мне, моя мама узнает об этом в последнюю очередь и скорее всего постфактум.
Утром пятого апреля мы отправились на кладбище. У каждой
