будущий порт. Теперь центурион издали смотрел, как растут над водой грандиозные опоры моста – каждая по сто сорок футов высотой и шестьдесят – в ширину. Мост строился не на годы – на века. Архитектор из Дамаска раздувался от гордости, когда запечатывал послание императору с известием об окончании строительства каменных опор, честолюбивый грек ожидал личного приезда Траяна – поглядеть на новое чудо, но император так и не приехал. Зато вызвал Аполлодора в Рим – в столице намечалось строить нечто грандиозное. Так что уже без пригляда главного архитектора деревянные конструкции сложились в изящные арки, и прямая стрела моста длиной в четыре тысячи футов легла на плечи берегов от одного к другому.
С тех пор Приск понял одно: грандиозность замысла ничего не гарантирует отдельному человеку. Главное – место, которое ты займешь. Если с краю – то и возведение великолепного моста покажется тебе ничуть не лучше строительства городской клоаки. Но Приск больше не собирался оставаться в дураках, держать, как Антей, неподъемный каменный свод, когда другие ловкачи лакомятся яблоками. Теперь он будет в центре, даже если это место сопряжено с риском.
На мосту тем временем кричали, вопили, суетились люди: в последний момент Требоний приказал установить на арке моста присланную из Рима статую своего отца императора. Статую эту привезли из Рима еще месяц назад, но она так и стояла в Дробете, пока в последний момент Требоний не вспомнил, что с пренебрежением отнесся к отцу нынешнего императора, консуляру Марку Ульпию Траяну[31], и посему приказал срочно украсить статуей мост.
Теперь статуя беспомощно висела на клюве подъемного крана, а упревшие от натуги рабы вращали колесо из последних сил. Фабр, задрав голову, в отчаянии смотрел, как покачивается в воздухе несчастный медный консуляр, будто повешенный.
– Что делать? – в отчаянии повернулся он к центуриону.
«Сбросить в реку», – едва не сказал Приск.
Но вовремя опомнился.
– Оставьте так. Наверняка на Лонгина произведет очень сильное впечатление.
И тут как раз раздался сигнал – Лонгин приближался к Дробете.
Военный трибун в сверкающем анатомическом доспехе, из-под которого на бедрах во все стороны топорщились белые птериги из новенькой кожи, сделался пунцовым от волнения, когда увидел Лонгина, въезжающего на дородном сером жеребце в ворота лагеря.
Лонгин не зря провел день на почтовой станции: в начищенных доспехах с пышным плюмажем на шлеме, он выглядел как и положено выглядеть приближенному к императору легату, как будто не было никаких стычек в дороге, и Лонгин не оставил в лапах разбойников практически весь свой багаж.
Тиресий, благополучно проспавший побудку, встал рядом с Приском в самый последний момент, уже когда весь гарнизон выстроился для встречи
