только приятные хлопоты ожидали её, а прошлые несчастья ушли на задний план. Елена росла и всё больше требовала её внимания, она крепко взялась за её воспитание, пытаясь искоренить в ней провинциальность и привить светские нормы воспитания.
Алексей часто вспоминал Ручьи и однажды попросил у матушки разрешения съездить на малую родину, но та резко ему отказала. Ему нужно заниматься карьерой, строить свою жизнь в Петербурге, налаживать важные связи и забыть о деревне, как страшном сне, ведь столько всего неприятного там произошло! Но для её сына Ручьи были связаны и с приятными воспоминаниями: там остался его дом, его друзья, его детство, а в городе ему всё же было тяжело, работа отнимала много времени и сил, друзей найти ему было тяжело, светское общество заставляло его скрывать свои мысли и желания, оно призывало его подчиняться определённому порядку и не давало расслабиться.
“Алёшенька, тебе следует держаться поближе к дядюшке и во всём слушаться его. Он выведет тебя в большой свет, и ты получишь привилегии, о которых другие только мечтают. Также постарайся понравиться и самому министру, возможно, так ты войдёшь в ряды его помощников и станешь в дальнейшем его правой рукой. Запомни, ты должен угождать всем и ни в коем случае ни нажить себе врагов. Всем улыбайся, хвали каждого даже по пустякам, будь всегда на виду и первым во всём, опережай других. Тех, кто мешкает и стесняется, оставляй позади себя, не робей никогда, и если тебе что-то предлагают, бери и не сомневайся, пусть думают, что ты о себе высокого мнения, и также сами они потом станут думать о тебе.”
Так писала Алексею мать, но ему чужды были её наставления, он не желал заискивать и лицемерить ради собственной выгоды, а свою работу полагал на пользу государству. Но постепенно он привык к петербургскому обществу, незаметно для себя слился с окружающими и перестал замечать в себе скрытность, условность и манерность.
***
В ноябре, когда подошла печальная дата – день поминовения Николая Ильича, Вересовы отправились в церковь на литургию, которую проводил старенький местный священник отец Никодим. Пелагея Ивановна мужественно отстояла несколько часов, не жалуясь практически ни на что, только скрипучий голос священника да прохлада в церкви её беспокоили. Она то и дело шёпотом высказывала Жюли свои недовольства, тем самым отвлекая её от молитвы:
– Неужели в тяжесть было им лучше натопить печи? Разве можно, чтобы родственники покойного мёрзли в такой важный день?
– Матушка, прошу вас, сосредоточьтесь на высшем вместо того, чтобы обращать внимание на низшее, – наставительно прошептала её дочь.
– Кажись, отец Никодим совсем уже зачах… Печально смотреть на его трясущиеся руки… – шептала Вересова младшей дочери, но та и вовсе не слушала её, погружённая в свои собственные мысли. Матери оставалось только вздыхать, мысленно сожалея, что дочери не желают разделить её мучения в такой важный день.
Уже
